И решили люди извести Джилана, так как он шибко мешал становлению города на понравившемся булгарам холме. Нашелся среди воинов один умелец из рода волхвов, который вызвался изничтожить Джилана. Он заманил дракона в пустынное место, очертил его округ колдовскою чертою, обложил сеном, хворостом и дровами и поджег. Заревел тогда страшно Джилан, забил хвостом и попытался было взлететь, ибо имелись у него драконовы крылья. Ему удалось даже оторваться от земли, но крылья успели обгореть, и он рухнул прямо в самый очаг пламени и, конечно, сгорел. С тех пор невзлюбила Аждаха людей, поселилась в старом языческом мольбище и перестала показываться им на глаза. К этому-то месту и держала путь Таира.

Она очень торопилась. Когда на ее дороге оказывались широкие и глубокие реки, Таира, не задумываясь, переправлялась через них старинным кыпчакским способом, привязав к конскому хвосту камышовый плот с верхней одеждой и седлом и держась за конскую гриву. Просохнув у костра, Таира снова садилась на коня, который увязал чуть ли не по самое брюхо в весенней хляби, и продолжала путь.

Так она миновала город великого сеида Чаллы, обойдя реки Шумбут и Берсут с севера; не слезая с коня, перешла вброд речку Керменку выше крепостицы Умар и вплавь переправилась через широкую и спокойную реку Нукрат. Скоро на правом бережку одного из притоков Камы показался балик Алабуга. Здесь, на улугбековом дворе, дав, наконец, отдохнуть лошадям и людям, Таира провела длинную и бессонную ночь в молитвах к Всевышнему. Она просила у Единого лишь одного, чтобы тот даровал ее любимому здоровье. Десять тысяч раз она произнесла таглиль — возвеличение Аллаху. Нет Бога, кроме Аллаха! И все эти десять тысяч таглилей сопровождались мольбой о помощи Мохаммеду-Эмину. А поутру, как только запел в древнем запущенном саду сандугач[18], Таира с джурами пошли к языческому храму. Каждый из джур нес по козе, купленной прошлым вечером по самой высокой цене, не торгуясь, на алабужском базаре. Дойдя до развалин храма и перерезав козам горло, джуры сложили их в самом центре развалин, на жертвенном месте, и ушли, надеясь, что Аждаха примет такую богатую жертву.

В полночь Таира ступила на каменный пол храма. Холодный лунный свет заливал развалины, трупы коз лежали так же, как их сложили джуры, и только несколько крыс разбежалось при ее появлении.

— Почему ты не приняла моего дара? — крикнула Таира, подняв голову к разбитому куполу храма, сквозь который виднелись неяркие в полнолуние звезды. — Хочешь, мы принесем тебе еще?

Ответом была тишина.

— Значит, он умрет? — с надрывом спросила Таира, и слезы хлынули из ее глаз. — Умрет, да?

Порыв ветра, пронесшийся вдруг над пробитым куполом храма, дохнул в лицо ханбике ледяной сыростью могильного склепа, и в его дуновении почудился ей легкий шорох больших крыльев.

— Да-а, — услышала она тихий и зловещий шепот.

— А ты можешь помочь мне? — в голос зарыдала Таира и протянула руки к темной парящей тени. — Молю тебя, помоги!

Дуновение ветра вновь окатило Таиру замогильным холодом, и тень больших крыльев пронеслась под разрушенным куполом.

— Жизнь за жизнь, — прошелестело в ночи.

— Возьми мою! — в отчаянии взмолилась Таира.

— Твоих детей, — змеиным шипением отозвалась пустота.

— Но у меня нет детей, — растерялась Таира. «А если умрет Мохаммед-Эмин, то и не будет, — подумалось ей. — Мне не пережить его потерю».

— Отдаеш-ш-шь?

— Да… — произнесла ханбике сведенными судорогой губами.

На сей раз обратная дорога не показалась короче, хотя Таира мчалась так, что джуры в тяжелых латах и шлемах безнадежно отставали. И когда она скакала, как вихрь, и когда поджидала отставших джур, в голове ее с каждым ударом сердца стучало, било, жалило до нестерпимой боли: «Он будет жить! Будет!»

Такое у нее случилось впервые. Мохаммед-Эмин, проникнув сзади, неистово ласкал ее грудь, а она почти ничего не чувствовала. Да ежели бы она была одета в рубаху, камзол и телогрею, и то бы, верно, ощутила на своей груди крепкую хватку мужа. А здесь совершенно нагая, а грудь будто тремя стегаными одеялами покрыта да еще и снежком припорошена — ничего не чувствует. И соски, к которым ранее чуть дотронься — наливаются и встают торчмя, как мужское естество перед вторжением, сегодня почему-то сморщенные и дряблые, как кончик лежалой морковки.

Потом мысли исчезли вместе со временем. Мохаммед-Эмин входил в нее быстрее и быстрее и вот-вот должен был извергнуться горячей струей. Как далекий ночной морок вспоминалась болезнь мужа, его страдания, ее отчаяние. Три года минуло с тех пор, и Таира старалась не думать о той поездке на древнее капище, запрятав мысли об этом в самый дальний уголок своей памяти.

Она протянула назад руку и стала легонько мять его яички и водить пальцем по шовчику, соединяющему мошонку с отверстием урины. Муж испустил стон, прижался грудью к ее спине и излился, содрогаясь и передавая дрожь ей. Она вскрикнула. Горячая волна прокатилась по ее телу, и она едва не рухнула на пол в сладостном изнеможении.

Мохаммед-Эмин тоже едва стоял на ногах, и колени его мелко дрожали.

— Опять, как впервые, — севшим голосом произнес он, восторженно глядя на Таиру.

Она улыбнулась, вытерла подрагивающую плоть мужа заранее припасенной тряпицей. Естество его теперь было похоже на усталого воина, только что вернувшегося из похода и согнувшегося под тяжелой ношей богатой добычи.

— У меня с тобой тоже каждый раз, как первый, — произнесла она и влюбленно посмотрела на мужа. — Если бы ты знал, как я благодарна Всевышнему, что Он ниспослал тебя мне.

— А я благодарен и Ему, и тебе, — с хрипотцой произнес Мохаммед-Эмин.

— А мне-то за что?

— За то, что ты любишь меня.

Она обняла его.

— Я готова так стоять целую вечность.

— Я тоже.

— Тебя ждет бакши[19]Бозек.

— Подождет.

— Значит, мы будем так стоять?

— Будем.

— Целый день?

— Целый день.

— И целую неделю?

— И целую неделю.

— И не будем ни есть, ни пить?

— Мы будем сыты друг другом.

Таира потянулась и поцеловала его в щеку.

— Ступай, уже пора. У нас впереди еще целая ночь.

Когда он ушел, она вспомнила про грудь. Потрогала ее, и ничего не почувствовала, словно грудь была чужая.

Вечером у нее потянуло в пояснице. Потом заболел низ живота и крестец. Такое уже бывало дважды и закончилось выкидышем.