В Риге у меня быстро появились поклонники. Рижане говорили: «Пойдем в «А.Т.» слушать Лещенко». Иногда, пускай и нечасто, меня узнавали на улице. Рижане — люди сдержанные. В Кишиневе можно преспокойно завязать разговор с незнакомцем, а в Риге такое не принято. То, что меня узнали, я понимал по взглядам, которые задерживались на мне немного дольше обычного. Только раз одна восторженная дама наговорила мне комплиментов, от которых я не знал, куда деваться. Я не любитель пышных, цветистых славословий и вообще не слишком-то склонен доверять словам. Гораздо больше могут сказать глаза во время выступления. Когда я вижу, как глаза сияют, или же вижу на них слезы, то понимаю, что мое пение оценено по достоинству. Все рецензии, все похвалы и славословия ничто перед теми живыми откликами слушателей, которые я вижу во время выступлений. Давно решил, что как только перестану видеть эти отклики, то прекращу петь. Кому нужно пение, которое не затрагивает сокровенных душевных струн? Никому такое пение не нужно.

За год работы в кафе «А.Т.» я как артист вырос на голову. Я — самоучка, до всего, что знаю и умею, доходил сам с помощью добрых людей. Поднимался по ступенькам все выше и выше, совершенствуя свое актерское мастерство. Но в какой-то момент (это произошло в Черновцах) я понял, что давно уже не поднимаюсь, а топчусь на месте. Для дальнейшего развития мне нужен был толчок, какой-то мощный стимул, и таким стимулом стало знакомство с Оскаром Строком.

Оскар — талантливый композитор и замечательный человек. У него есть редкий дар чувствовать музыку. Не слышать, а именно чувствовать. Тот, кто чувствует музыку, поймет, что я имею в виду. Словами этого не объяснить. Огромное счастье для певца или музыканта иметь своего композитора. Композитора, который хорошо тебя знает, понимает твои возможности, пишет музыку персонально для тебя и дает хорошие советы. Оскар Строк может заменить собой целую консерваторию, настолько широки его познания. Композиторы бывают разные. Есть такие, кто не видит дальше своего носа, а есть такие, как Оскар. Сколько хорошего ни напиши об этом человеке, все будет мало. Во время войны мы потеряли друг друга из виду. Я с тревогой думал — как дела у Оскара? Успел ли он эвакуироваться или же попал к немцам, что означало для него верную гибель. Не могу описать, с какой радостью узнал я после войны о том, что Оскар жив-здоров и по-прежнему живет в Риге. Надеюсь, что в недалеком будущем смогу его обнять. С великим нетерпением жду нашей встречи.

Любой эстрадный певец в начале своей певческой карьеры невольно пытается подражать оперным певцам. Я не исключение. Кумирами моей юности были Шаляпин, Собинов, Севастьянов, Смирнов… Стараясь подражать им, я утрачивал индивидуальность и вообще пел хуже, чем мог петь. Оскар посоветовал мне: «Не надрывайся, помни что ты не в опере, а в кафе. Надо мягче, нежнее…» Если бы записать все советы, которые дал мне Оскар, то из них можно бы было составить книгу. Но я их не записывал, а запоминал, на то, что касается работы, память у меня хорошая.

Другим моим учителем стал Герберт Шмидт. Мои выступления проходили на его глазах, и стоило мне сделать что-то не так, как Герберт указывал мне на это и объяснял, как надо делать. Должен признаться, что далеко не всегда я выслушивал замечания Герберта с благодарностью. Иной раз мне казалось, что он придирается ко мне. Тем паче, что в отличие от мягкого и бесконечно терпеливого Строка Герберт мог делать замечания в резкой форме. Например, мог сказать: «Ты поешь так, будто подаяния просишь» или «Это никуда не годится! Люди слушают только тех, кто поет лучше их, а не хуже». Я начинал спорить, но спорить с Гербертом было невозможно. Стоит, качает своей умной головой и повторяет одно и то же: «Петр, ты ошибаешься!» В жизни Герберт был невероятно спокойным человеком. Преображался он, лишь когда брал в руки скрипку. Играл зажигательно, мощно. Я слушал и думал о том, что так же, наверное, играл великий Паганини. Тогда я временами обижался на Герберта, но сейчас вспоминаю его советы с огромной благодарностью. Артист, который совершенствует свое мастерство для того, чтобы стать настоящим артистом, нуждается в строгом советчике, который замечает все огрехи и вовремя на них указывает. И советчику этому положено быть придирчивым, то есть замечать и то, чего не заметила публика.

В декабре 1930 года я выехал на месячные гастроли в Белград. Это были уже совсем не те гастроли, как прежде. Прежде мне приходилось самому искать, с кем бы заключить контракт, чтобы обеспечить себя работой на несколько месяцев. Сейчас же я получил приглашение. «Вас рекомендовали наши общие знакомые… Не пожелали бы вы выступать у нас на таких-то условиях?..» Совершенно иной тон. Я колебался — ехать или нет? В кафе меня отпускали на месяц, но Зиночка была на восьмом месяце, и я не хотел оставлять ее в такой момент. На протяжении всего срока ее беременности я сильно переживал. Временами мое волнение было таким, что я просто места себе не находил. Это случалось, когда Зиночка жаловалась на недомогание или когда ее что-то огорчало. Я боялся повторения трагедии. Но все, начиная со Строка и заканчивая Зиночкой, в один голос сказали, что я должен ехать. Первое серьезное приглашение, нельзя им пренебрегать. Тем более что Белград был самым русским городом Европы и гастроли в Белграде были для русского певца своеобразным знаком отличия. Окончательно мои сомнения развеяла моя теща. «Вы скоро станете отцом, и вам не стоит пренебрегать хорошими заработками, — сказала мне она. — Поезжайте с легким сердцем, ведь вы оставляете Зину не одну, а на моем попечении».

Я поехал. Встретили меня очень тепло, несмотря на то что тогда я был никому не известным в Белграде артистом из Риги. А белградская публика была весьма избалованной. Меня уговаривали остаться еще на месяц, но я отказался, потому что Зиночка вот-вот должна была родить, а я хотел в этот знаменательный момент быть рядом с ней. Я успел вернуться в Ригу до того, как родился наш сын Игорь. Роды прошли благополучно, ребенок родился здоровым, у меня будто камень с души упал. Роды начались вскоре после того, как я ушел в кафе выступать. Незадолго до конца выступления в кафе появилась наша соседка Ева. Встала в дверях, встретилась со мной взглядом и дважды кивнула, давая понять, что ребенок родился. Я взглядом спросил: «Кто?» Ева нарисовала в воздухе пальцем букву «D», потому что «сын» по-латышски будет «делс». А я понял — дочь. Прибегаю домой и кричу: «Покажите мне Оленьку!» А теща глаза на меня вытаращила и спрашивает: «Какая Оленька? Зина мальчика родила!» Крошечному человечку взрослое имя Игорь подходило мало, поэтому мы переделали его в Икки.

Новости в Риге распространяются мгновенно, и совершенно незнакомые люди в кафе поздравляли меня с рождением сына. Счастью моему не было предела. Мальчик родился здоровым, все хорошо, теперь только жить да радоваться. Жить и работать. В «А.Т.» я зарабатывал так, что и на жизнь хватало, и была возможность кое-что откладывать на черный день. Но я старался заработать как можно больше, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась. Я всегда помнил о том, что актерская слава переменчива и непостоянна. Кто знает, что ждет меня впереди? Пока есть возможность, следует работать как можно больше.

Летом мы уехали из Риги в Либаву[36], моду отдыхать в которой завел еще Александр Третий. Там я пел в ресторане «Юрмала» и в двух кинотеатрах. Владельцу ресторана (забыл его имя) сильно не нравилось то, что я выступаю на стороне. Он хотел, чтобы я пел только у него. Однако в нашем контракте такого пункта не было. Я предложил ему единственно верный выход из создавшегося положения. Пускай он доплачивает мне то, что я получаю в ресторанах, и тогда я стану петь только у него. Оскар, узнав об этом, рассмеялся и сказал, что я продешевил, поскольку эксклюзивный контракт подразумевает двойную, а то и тройную плату. Я этого не знал, поскольку со мной никто прежде таких контрактов заключать не пытался.