Как и прежде, она уделяла внимание проблемам воспитания молодежи – индийские юноши и девушки должны знать свою культуру. Созданный ею на рубеже веков Центральный Индусский Колледж в Бенаресе был ее любимым детищем. «Этим достижением она гордилась больше всего в жизни» заметила одна мемуаристка. Как это ни странно, Белая Леди старательно оберегала своих воспитанников от участия в политической жизни. Ледбитер в частном письме (1912 г.) пишет об этом так «Миссис Безант вызвала особую враждебность этой части общества (имеется в виду упомянутая ранее в письме «политическая партия здесь, в Индии, недовольная Британским правительством» – Р.Р.) потому, что она отказывалась разрешить проповедование подстрекательских доктрин среди студентов Центрального Индусского Колледжа и постоянно употребляла все свое немалое влияние, чтобы противодействовать их пропаганде бомбометания и убийств». Быть может, это свидетельство поможет нам лучше понять то, что произошло в священном городе Бенаресе в самом начале февраля 1916 года, на церемонии, посвященной превращению Центрального Индусского Колледжа в Бенаресский Индусский Университет.

К церемонии готовились задолго. Город простых паломников и обсыпанных пеплом странствующих святых был на несколько дней оттеснен «чистой публикой», съехавшейся как на премьеру оперы – элегантные костюмы, офицерские мундиры, сверкание драгоценностей. Ожидалось прибытие самого вице-короля Индии. Улицы были наводнены филёрами и сотрудниками безопасности.

Один из устроителей церемонии вспоминает: Когда мой отец и пандит Малавия (упоминавшийся выше, видный деятель, чьими стараниями, в основном, и был создан новый Университет – Р.Р.) отправились на вокзал, чтобы встречать вице-короля, их путь лежал мимо нашего дома. У ворот они увидели детектива в штатском, пытавшегося прорваться в дом, чтобы с высокой крыши вести наблюдение за улицей. Если бы это ему удалось он оказался бы прямо над женской половиной дома, что по индусским понятиям совершенно немыслимо. Наши мужчины все были заняты на церемонии, дома были только мать и моя жена. Отец, увидев эту сцену у ворот, страшно рассердился и выпрыгнул из экипажа, крикнув не менее его пораженным спутникам – вы можете ехать и встречать вице-короля, а я должен защищать свой дом!

Если учесть, что это был дом одного из самых уважаемых и богатых жителей города, можно представить какие нарушения строжайшей этики индусов ретивыми полицейскими агентами происходили в других кварталах Бенареса.

Вице-король прибыл и благополучно проследовал по надежно охраняемым улицам.

Весь «свет» почтил своим присутствием зал Индусского Колледжа. На сцене мерцали и переливались ожерелья и колье, перстни и кольца холеных властителей княжеств, их царственных жен и благородных отпрысков. Высшие чины британской администрации холодно взирали со сцены в зал, на неразличимые издали лица студентов. Было жарко, душно, торжественно, и речи шли своим чередом, ничем не нарушая установленного протокола. Пахло духами и тонким мужским одеколоном.

На исходе второго дня заседаний на сцену поднялся Ганди.

Его никто еще по сути дела не знал. Политическая жизнь его прошла (ему было уже под 50) в далекой Южной Африке и, когда в 1915 году, он вернулся навсегда на Родину, выяснилось, что он и Индия не знали друг друга. Слишком долго он жил в другом мире, с другими проблемами.

По совету друзей он принял решение – в течение года не вступать в активную политическую жизнь и потратить это время на познание собственной страны.

Естественно, как всегда, Ганди был верен данному слову.

Это был год напряженных разъездов в грязных вагонах третьего класса, набитых сверх всякой меры усталыми потными людьми – иногда не было места даже присесть и сотни километров ему приходилось стоять, держась за цепочку верхней койки; были случаи, напоминающие сцены чаплинских фильмов, когда его, прождавшего всю ночь у закрытого окошечка кассы, грубо отшвыривала набежавшая в последнюю секунду толпа, и он после всех приобретал билет, но и с билетом порой не удавалось протиснуться в вагон, и носильщики проталкивали его внутрь через окно.

Это был год множества встреч и бесед, разговоров и споров, рассказов и исповедей, посещений святых мест, поразивших его своей грязью и суевериями, маленьких провинциальных и патриархальных городков и дымных индустриальных мегаполисов. Год возрастающего интереса к нему со стороны выдающихся соотечественников и неослабного внимания сыскных агентов.

Это был год молчания. Верный данному им слову, Ганди колесил по необъятным просторам страны, нищенски одетый, неприметный и тихий, неотличимый от сотен миллионов индийских крестьян, но все замечающий, все слышащий, все анализирующий. И из множества ежедневных наблюдений, пестрых и разнообразных, постепенно слагалась в его восприятии подлинная картина страдающей, угнетенной и неоспоримо великой Индии. Но миновал год, и кончился срок возложенного им на себя обета публичного молчания Выжженный немилосердным индийским солнцем, пропыленный бесконечными дорогами, вместивший всю неимоверность непосредственных впечатлений Ганди счел себя вправе начать «высказываться по общественным вопросам».

Итак, время действия – февраль 1916 года, место действия – священный город Бенарес, нынешний Варанаси. Ганди выходит на политическую сцену. Наступил, наконец, тот момент, когда по всей Индии зазвучал его голос.

Голос был тихим и слабым. Но уже через минуту в переполненном зале установилась такая напряженная тишина, что, по утверждению очевидца, если бы упала иголка, ее услышали бы.

Первые фразы, хотя и непохожие на выспренние речи предшествующих ораторов, еще не предвещали той бури, которой завершится его политический дебют. «Друзья, – так начал Ганди, – умоляю вас, чтобы под влиянием несравненного красноречия миссис Безант, которая только что выступала, вы не уверовали в то, что наш университет уже законченное творение и что все молодые люди, которые придут в университет, еще только начинающий свое существование, уже пришли и вышли из университета готовыми гражданами великой империи. Не уходите отсюда с подобным впечатлением, и если вы, студенты, к кому я обращаюсь сегодня, хоть на минуту допускаете, что духовную жизнь, которой славится и в которой не знает равных наша страна, можно передать только словами, поверьте мне, вы заблуждаетесь. Вы никогда не сможете одними словами передать миссию, которую, я надеюсь, Индия когда-нибудь принесет миру».

Голос его креп и легко доходил теперь до самых последних рядов. Подавшись вперед, затаив дыхание слушала юная интеллигенция страны.

«Я сам, продолжал Ганди, – сыт по горло речами и лекциями. Я исключаю из этой категории (вежливо повернулся он к блистающей сцене) лекции, которые были прочитаны здесь в течение последних двух дней, потому что эти лекции были необходимы. (И снова в зал) – Но осмелюсь предположить, что мы исчерпали свое красноречие почти до конца. Однако недостаточно усладить свой слух и зрение, – надо, чтобы были затронуты наши сердца, чтобы наши руки и ноги пришли в движение».

Итак, меньше слов, больше дела. Какого дела? Но мысль Ганди делает неожиданный поворот «Глубоким унижением и стыдом для нас является то, что я вынужден сегодня под сенью этого великого колледжа, в этом священном городе обращаться к своим соотечественникам на чужом для меня языке». Лощеные британские офицеры и свита вице-короля заерзали на своих местах на виду огромного, наполненного индийцами, зала, уж очень демонстративно этот, – как его фамилия? – Ганди, игнорировал их, абсолютных хозяев Индии. А Ганди действительно обращается напрямую к своим соотечественникам и только к ним. Он уже полностью овладел аудиторией, и когда он бросил в наэлектризованный зал «Есть ли здесь хоть один человек, который мечтает, чтобы английский стал когда-нибудь национальным языком Индии?» студенты взорвались криками «Никогда! Никогда!».