Вацлав спросил, перекрикивая тынц-тынц:

– А ты, я смотрю, не отстал от жизни? Завсегдатай ночных заведений?

– Не, ну как, – развел руками я. – Редко удается вырваться, конечно, но уж если все сложилось, то отрыв до утра. А так… Ну Кэт, конечно, переживает там, и…

– Что Кэт?.. – переспросил он.

– Да ниче, хрен с ней, – буркнул я.

Ну че, не буду ж я жаловаться отвязному чуваку, что меня жена из дома не выпускает.

Тачка летела вперед, лихо вписываясь в повороты. Вац вдруг достал из внутреннего кармана расписной потертый портсигар. Наверняка кучу бабла стоит, раритет там, все дела. Он открыл его и быстро соорудил две «дороги».

– Будешь? – кивнул он мне.

Блин, у меня аж живот свело, так захотелось. Но я все-таки помнил еще, чем это мне чревато, и, стараясь не глядеть на него, качнул башкой:

– Не, Вац, я пас. Я уже больше десяти лет как чистый. Чтоб смеяться хорошо, нам не нужен порошок.

– Не может быть! – удивился он. – Что, совсем не употребляешь?

– Ну так, если только дурь иногда беспонтовую… – объяснил я. – Не, брат, с тяжеляком я завязал. Ну его нах, еле выбрался тогда.

– И жену расстраивать опять же нехорошо, – брякнул он. – Как знаешь. А я человек одинокий, свободный, за меня переживать некому. К тому же это кокс колумбийский, а не хмурый, ты совсем путаешь, что ли? От него отходняка нет, только приход…

Он наклонился и по очереди втянул обе «дороги». Я так зубами заскрипел, что, по-моему, водила и то услышал. Ща, думаю, заморочился бы, чтоб прибило конкретно, думки бы все разом отшибло. Ладно.

Приехали в клуб, взяли столик в ВИП-зоне. Там все бушует: прогрессив-хаус гремит, девки на танцполе трясутся в лихорадке джунглей. Напротив, через зеркальный коридор, ресторанная зона. Мы заказали по коктейлю, потом еще. Телка какая-то в золотом мини к нам присела, Вац и ей взял выпить. Я потом вискарем еще догнался, чтоб не думать про то, что у Ваца в портсигаре лежит. Потом еще. Че там, блин, говорить, через пару часов улюлюкался я в дрова.

– Вац, – говорю ему, – Вац, ты даже не представляешь, чуви, как я счастлив, что ты нашелся. Ты думаешь, они тебе рады? Да щас! Может, я один только на самом деле и жалел, что ты пропал. А эти… Че с них взять, мещане озверелые. Ты же мой лучший кореш был, Вац, ты один меня понимал.

– Влад, – отвечает он, – я и сейчас прекрасно тебя понимаю. Думаешь, у меня какая-то другая жизнь там? Точно так же время уходит, жизнь утекает сквозь пальцы, понимаешь?

– Брат! – заорал я, тыкаясь башкой ему в плечо. – Ты же как брат мне! Все думают: во Влад прогнулся перед звездой, роль свою уступил. Да мне че, жалко, что ли? Да я для тебя последнюю рубашку…

– Влад, я это очень ценю, – серьезно закивал он. – Если хочешь, я познакомлю тебя со своим агентом, возможно, он мог бы подобрать для тебя какое-нибудь интересное предложение в Англии…

– Ааа… – махнул рукой я. – Никогда этого не будет. Кэт меня не выпустит. Понимаешь, Вац, она сидит на мне, вот здесь, – я хлопнул себя по груди ладонью, – как спрут какой-то – и давит, и давит. Туда не ходи, сюда ходи, делай то, не делай это. Меня уже тошнит от нее, понимаешь? От ее паровых котлет и глаженых рубашек! Она через мою голову с продюсерами договаривается, а меня только в известность ставит. И сказать ей ничего нельзя, сразу ревет – я тебе всю жизнь отдала, а тыыы…

– А почему не уйдешь? – спросил он. – Ведь ты свободный человек, достаточно известный, самостоятельный. Что тебя возле нее держит?

– Блин, ну как я уйду. – Я хватанул еще стакан вискаря. – Что я, мудак последний? Ты ж знаешь, сколько она для меня сделала.

– Не знаю, – покачал он головой. – Ты расскажи!

Блин, с чего тут начать рассказывать? С того, наверно, что Вац был моим самым лучшим другом. Не, так-то у меня пол-Москвы в корешах ходило, но он особенным был, таким, с которым всегда по кайфу.

Обретался я тогда с мамой-папой, научными работниками, на Обручева – академический райончик, чистые детки, все дела. Ну а потом пришли девяностые: лихая юность, клубешники, дискачи, рейв, марки… Такой расколбас мы со знакомыми перцами задвигали… Ладно, ближе к теме.

С Вацем мы в инсте познакомились, и я, конечно, рядом с ним считал себя офигенно продвинутым чуваком. Он-то детдомовец, ничего, считай, в жизни не видел, а я первый модный кекс московских дискотек. Однажды разговорились мы, и я предложил показать ему отвязное местечко, ну типа почти как сегодня. Вац согласился, рванули мы вечером в клуб, я у своих знакомых две марки взял, прикольные такие, с пингвинами. Мы их лизнули – и на танцпол колбаситься. Полночи у меня на стенах цветы распускались и из пола змеи выползали. Так таращило, что пипец!

На рассвете – не помню как – оказались мы на смотровой на Воробьевых. Вац навалился на парапет и говорил куда-то в весенний, отдающий гарью воздух:

– Ты снова здесь? Как хорошо… Мне давно с тобой поговорить надо.

– Тебя, чувак, по ходу, таращит не по-детски, – со смехом хлопнул я его по плечу. – Вот он я – и не уходил никуда. Крутанская штука, скажи?

Он тоже рассмеялся, а потом заявил:

– Вообще, если честно, детский сад все это – унц-унц и глюки, никакой поэзии. Если уж употреблять, то такое, чтоб с Богом разговаривать можно было.

– А че, давай, – кивнул я. – А ты знаешь, где намутить?

Он поднял брови:

– Конечно.

На следующий день я спер у папаши из книжного шкафа какую-то толстенную фиговину с ятями, мы загнали ее в букинисте и поехали на Лубянку. Не успели выйти из метро и оглядеться, как мимо нас прошел какой-то мутный чувак и, толкнув Ваца плечом, пробормотал:

– Ищешь че?

– А есть че? – так же ответил Вац.

По ходу, это пароль и отзывы тут такие были. Через десять минут в какой-то зассанной подворотне мы взяли у него чек белого, забились в подъезд, на верхний этаж. Вац научил меня, как перетягивать руку жгутом, чтоб выступила вена, и я поймал свой первый приход.

Это было… Блин, я не смогу описать. Круче, чем оргазм, чем самый большой кайф, который я когда-либо испытывал в жизни. Я был облаком, теплым и невесомым, без проблем, без волнений, сплошь состоявшим из позитива. Я плыл по небу и улыбался солнцу. Героин растекался по венам, как нектар, и жить хотелось, и говорить, и обнять Ваца крепко-крепко. Это было чудо, тот самый первый гердозовый приход.

Когда меня немного попустило, я спросил Ваца, откинувшегося к стене с блаженной улыбкой на губах:

– А ты не боишься подсесть?

– Нет, – покачал головой он. – У меня склад характера такой: я ничем не могу увлечься слишком сильно, мне надоедает быстрее, чем становится необходимостью. Героин – отличная штука, если употреблять редко. Помогает перезапустить мозги и сменить точку видения реальности. Иногда вдруг под другим углом зрения открываются грани, о которых и не подозревал.