И чуть позже из тех же соображений он повторяет:

— Удивлен, крайне удивлен.

Вскоре они вылезают из ванны и встают под душ. Еще стекает, булькая, вода, а они уже спустились вниз, в швейную комнату, единственное, кроме ванной, помещение, расчищенное Филиппом. Вместе с мебелью исчез и несколько печальный запах полировки, вощеной бумаги, хранившейся в шкафу, да и самих старых людей. С верхнего этажа Филипп притащил пружинный матрац, застелил его чистым бельем и расположил под окном. Филипп тащит Йоханну на этот матрац. Он нервничает, но не из-за бабушки с дедушкой, этого застывшего изображения супружеской пары, холодно глядящей на него со стены, а от осознания, что переспит сейчас с Йоханной и в эти выходные дни это будет единственный раз, когда Йоханной движет уверенность, что развод с Францем уже решенный вопрос. И дело тут не в его, Филиппа, желании и воле, стоит ему лишь об этом задуматься. Он уверен, что фантазии Йоханны о разводе есть не что иное, как революция последних дней апреля, анархическое междуцарствие, которое даже май не переживет. Все это представляется ему как перемигивание с недомолвками и ложью, как перманентная смертность надежд. Тем не менее он запускает сзади свою левую руку в расставленные с готовностью ноги Йоханны, средним пальцем вперед, и все лишь потому, что не хочет упустить короткую передышку, предоставленную ему ссорой Йоханны с Францем, не получив от этого сексуальной выгоды. Он чувствует прикосновение ее языка к своему правому плечу, неутоленное, печальное наслаждение.

— Ты слышишь? — спрашивает она.

И потом, прежде чем ее язык заскользит по его шее:

— По шкале Ламонта[28]силу ветра в четыре балла определяют по тому, как он воет в трубе.

Действительно, в трубе воет.

Среди ночи его будит звонок сотового телефона Йоханны. По тому, как она отвечает, ясно, что на другом конце Франц. Она говорит, что находится у подружки, и что ее только что рвало и еще у нее понос, и что она чувствует, что через пару минут все начнется сначала. И если он хочет что-либо сообщить, пусть говорит, да покороче, потому что она не хочет одновременно и в сортире сидеть, и по телефону разговаривать. Через секунду, что-то бормоча, она нажимает на красную кнопку, потом выключает телефон и опять обращается к заметкам Филиппа, от чтения которых ее оторвали.

Вся эта ситуация кажется Филиппу похожей на странный, но почти реальный сон. Он прижимается к голым бедрам Йоханны. В этом положении он с удовольствием бы опять заснул и посмотрел бы, будет ли продолжение сна. При этом он слышит, что говорит Йоханна, и в ее голосе по-прежнему звучит оттенок раздражения:

— Я сейчас как раз читаю, что ты тут набросал о своих предках и происхождении этого пушечного ядра. Не самая светлая мысль, я знаю, но ты такой же халтурщик, как и Франц. Ты пишешь прилежно, и это тебе легко дается, но на самом деле у тебя каждое слово сплошной сумбур, потому что в действительности неясен замысел. Пустое времяпрепровождение. Знаешь, я, наверное, могла бы согласиться с тем, что благодаря неудачному стечению обстоятельств ты слишком рано оказался оторванным от генеалогической связи поколений, которая обычно или, по крайней мере, не так уж редко существует в роду, именно благодаря ей и передается от одного поколения к другому история рода. Но я должна тебе напомнить, что по меньшей мере твой отец еще жив.

— Но только он разучился разговаривать за минувшее столетие.

— И поэтому лучше накручивать собственные истории рода, да? Хотя за одно это тобой уже можно было бы восхищаться. Я думаю, что смогла бы, если бы ты не выпендривался, а действительно по-настоящему взялся за работу, то есть я хочу сказать, если бы ты историю своего рода — ну ладно — пусть бы выдумывал, но без выпендрежа. Не обижайся на меня, но на роль отпрыска описанных здесь героев ты совершенно не годишься.

— Ну да, я уже подумал, — смущенно бормочет сонный Филипп.

Он догадывается, что Йоханна снова весьма трезво смотрит на вещи с полным сознанием того, что он, Филипп Эрлах, не тот человек, который вырвет Йоханну Хауг из ее пропащего брака.

— Так о чем ты подумал? — спрашивает она.

Но он не договаривает фразу до конца, и чуть позже, после того как Йоханна отпускает критическое замечание, все сказанное ею уже больше не волнует его. Пусть говорит что хочет:

— Если это будет продолжаться в подобном тоне, то в конечном счете я буду только реветь. Все идет к этому. Но мне такого не надо, я об этом сразу заявляю.

Йоханна непременно хочет принять участие в демонстрации и настаивает на том, что они поедут на велосипедах из протеста против снова принятого управлением городского транспорта решения не прекращать работу и 1 мая. Она аргументирует это тем, что раз уж сегодня ни одна свинья не соблюдает поста, так следовало бы по меньшей мере смириться и дать возможность колоннам пройти во время социалистических праздников по улицам. При ближайшем рассмотрении это умозаключение кажется Филиппу логичным, и он тоже готов следовать этой логике, и даже больше того: он просовывает между спицами по спирали красную гофрированную бумагу, да так ловко, что у глазеющих на них прохожих начинает кружиться голова. На велосипедах Филипп с Йоханной смотрятся великолепной парой, и во время демонстрации гвоздика в петлице Филиппа выглядит как орден опереточного большевика. Филипп стоит на Рингштрассе среди пенсионеров с профсоюзными значками на лацканах под цветущими каштанами с блестящими жирными листьями. Мимо проходят парадом марширующие ряды демонстрантов, и Йоханна среди них. Он тем временем вспоминает те песни, что слышал от своего отца, хвастуна и воображалы, научившего Филиппа петь их, чтобы ему было что подбросить (как говорил отец) во время школьных походов: Avanti popolo![29]и Vorwärts und nicht vergessen![30]

Та-та-ра-та! Дзинг-бумс-та-ра-ра! Дзинг-дзинг! Оп-ля-ля!

Вечером по дороге домой, когда Филипп и Йоханна обгоняют на своих притягивающих всеобщие взгляды велосипедах других, тоже возвращающихся домой демонстрантов, которые волокут за собой по земле флаги и чем-то напоминают части разгромленной армии, Йоханна хочет узнать, готов ли Филипп выслушать приятное известие. Прелюдия и определение приятное известие настораживают его, поскольку ему известна относительность того, что в газетах именуется словом «счастье». Тем не менее он дает Йоханне возможность обхватить себя за плечо, чтобы приблизиться к нему во время оглашения означенного известия. Наполовину с гордостью, наполовину с насмешкой она сообщает ему, что договорилась с одним знакомым на стройке и, несмотря на подробно описанное ею ужасающее состояние чердака на вилле, завтра с утра придут двое работяг. Им дано указание помогать Филиппу при всех работах по дому, быть всегда у него под рукой и в случае необходимости даже подхватывать его под руки. Во всяком случае — таково мнение Йоханны, — приход этих мужчин на пару дней оградит его (да, Филипп, тебя) от выдумывания биографии предков и историй про пушечное ядро.