— Дорогой брат, — перебил его рассуждения Иоанн Геннегауский, — все сказанное вами совершенно верно, и мы не сомневаемся, что нам останется лишь последовать тем советам, кои вы дадите, а посему соблаговолите ответить, что нам надлежит делать в сложившемся положении.

— Право слово, — ответил граф, — чтобы помочь королю в его делах, я не смог бы назвать более могущественного человека, чем герцог Брабантский, который доводится королю двоюродным братом, а после него — графа Гелдерландского, женатого на Элеоноре, сестре Эдуарда, монсеньера Вальрана Юлиха, архиепископа Кёльнского, а также графа Юлиха, мессира Арну де Бланкенгейма и сира де Фокемона, ибо все эти славные воины, если король Англии возьмет на себя расходы на войну, смогут поставить от восьми до десяти тысяч латников. И ежели все эти сеньоры примут сторону короля, моего сына и вашего повелителя, то я без колебаний посоветую ему переправиться через пролив и отправиться сражаться с королем Филиппом даже за реку Уаза.

— Вы глаголете мудро, дражайший брат мой, и да сбудутся слова ваши, — сказал в ответ Иоанн Геннегауский.

И он, зная, с каким нетерпением его ждет Эдуард, несмотря на настойчивые просьбы графа остаться, уехал в тот же день вместе с Уильямом Солсбери, своим попутчиком, на встречу в Гент, хотя был далек от мысли, что там поджидает его король Эдуард собственной персоной.

Нам уже известно, каким образом случай, словно прислушавшись к добрым советам графа Геннегауского, заранее свел короля Англии с епископом Кёльнским, графом Юлихом и сиром де Фокемоном, когда под именем Уолтера он присутствовал на ужине у Якоба ван Артевелде. С тех пор Эдуард был уверен, что и без согласия императора найдет в них честных и храбрых союзников. Поэтому ему осталось лишь склонить на свою сторону герцога Брабантского и Людвига IV Баварского, занимающего имперский трон.

Вот почему немедленно были снова снаряжены два посольства: на сей раз их отправили к герцогу Брабантскому и к императору. Послы должны были, ссылаясь на отношения дружбы и семейного родства, связывавшие герцога Брабантского с королем Англии, попытаться добиться от герцога вооруженного и активного участия в задуманной Эдуардом войне против Франции. Императору же послам было поручено напомнить, что Филипп де Валуа, нарушив подписанный им договор, по которому ему запрещалось приобретать что-либо на землях Империи, купил крепость Кревкёр в Камбре и замок Арлё-ан-Певель, и передать от имени короля Эдуарда, что он признает все права императора и поможет ему в военных действиях при условии, если тот дарует сеньорам, которые примут сторону Англии, разрешение начать войну с королем Франции.

Тем временем Готье де Мони получил в Лондоне приказ короля и поспешил его исполнить; кроме личной преданности Эдуарду Английскому, с кем он был через королеву связан узами родства, Готье де Мони из-за своего дерзкого характера, был готов принять участие в любом деле, где можно было проявить храбрость и завоевать славу. Поэтому предложенная королем военная вылазка отвечала одновременно и его долгу преданного слуги, и его желанию отважного рыцаря. Вот почему он, не теряя ни минуты, сообщил о приказе короля графу Дерби, сыну графа Ланкастера Кривая Шея, графу Суффолку, мессиру Реньо Кобхэму, мессиру Луи де Бошану, мессиру Уильяму Фиц-Уорику и сэру Боклеру, которых он выбрал для того, чтобы они разделили с ним честь этой опасной авантюры. Каждый из названных быстро подготовился к походу; военные корабли поднялись вверх по Темзе до Лондона, где их загрузили оружием и продовольствием; были призваны и посажены на суда две тысячи лучников; наконец, рыцари и их оруженосцы тоже поднялись на борт военных кораблей, которые немедленно снялись с якоря и, воспользовавшись первым приливом, встали напротив Грейвзенда. На другой день они сделали остановку лишь в Маргите, а на третий день наконец-то вышли в море; корабли под парусами или на веслах так тщательно обследовали побережье, что скоро англичанам стали прекрасно знакомы земли Фландрии. Англичане сразу собрали свои корабли, подготовились к высадке и, по-прежнему плывя вдоль берега, в одиннадцать часов дня, накануне праздника святого Мартина Зимнего, остановились в виду острова Кадсан.

Бросив первый взгляд на остров, английские рыцари поняли, что придется отказаться от мысли захватить его врасплох; часовые уже заметили корабли и подняли тревогу; англичане наблюдали, как весь гарнизон, состоявший, по крайней мере, из шести тысяч солдат, вышел из крепостных ворот и расположился на берегу. Однако англичане, поскольку им благоприятствовали ветер и прилив, поклялись Господом и святым Георгием, что высадятся на остров. Посему они выстроили корабли в одну линию по фронту, вооружились и, протрубив сигнал к бою, быстро снялись с якоря, устремившись к городу. С этой минуты у защитников Кадсана больше не осталось сомнений в намерениях англичан; кстати, по мере приближения кораблей солдаты гарнизона могли видеть стройные ряды рыцарских знамен и наблюдать с берега гербы шестнадцати рыцарей, которые командовали атакующими.

Если англичане насчитывали в своих рядах немало опытных и храбрых рыцарей, то среди их врагов было не меньше людей смелых и искусных в воинском деле. В первой шеренге защитников Кадсана можно было видеть незаконнорожденного брата графа Людовика, Ги Фландрского, который призывал своих боевых товарищей к стойкости, а также dukere Хэллоуина, мессира Иоанна Родосского и мессира Жиля де Лестрифа; поскольку фламандцы видели, что англичане на палубах кораблей облачают своих рыцарей в латы, они не захотели отставать и принялись одевать в доспехи своих воинов; так, со стороны фламандцев латы надели мессиры Симон и Пьер Брюльданы, мес-сир Пьер д’Англьмустье, много других храбрых воинов и благородных рыцарей; когда корабли подошли близко к берегу, обе стороны, полные ненависти и отваги, горели желанием вступить в схватку, но, поскольку не последовало приказа атаковать и не было отдано ответного приказа, стороны ограничились боевыми кличами; однако в эту минуту корабли подошли к острову на расстояние выстрела из лука, продолжая идти вперед, чтобы пристать к берегу, и английские лучники обрушили на островитян такой страшный и частый дождь стрел, что все защитники гавани, несмотря на свою отвагу, были вынуждены отступить, ибо не могли ответить англичанам смертоносной стрельбой, ведь фламандцы предпочитали рукопашную схватку на берегу перестрелке, все преимущество в которой было на стороне англичан. Поэтому они отошли, чтобы быть вне досягаемости стрел, и англичане высадились; но их противники, увидев на берегу половину английского войска, обрушились на англичан с такой яростью, что те, кто уже высадился, были вынуждены отойти назад, а рыцари, еще находившиеся на кораблях, под натиском тех, кто напирал на них сзади, не зная, куда высаживаться, попрыгали в море. В эти минуты посреди страшного шума послышался громкий голос бросившегося назад Готье де Мони: «Ланкастер! На помощь графу Дерби!». Граф, действительно, получил по голове удар палицей, и англичане, отступая к морю, оставили его без сознания на поле битвы; фламандцы, заметив на его шлеме корону и решив, что перед ними знатный вельможа, уже подхватили раненого, когда Готье де Мони, увидев графа Дерби в руках фламандцев, снова бросился в гущу врагов, не дожидаясь подкрепления, и первым ударом топора зарубил мессира Симона де Брюльдана, недавно посвященного в рыцари. Фламандцы бросили по-прежнему не пришедшего в себя графа Дерби на песок; Готье де Мони, поставив ногу на его тело, защищал графа, не отступая ни на шаг до тех пор, пока тот не очнулся. Впрочем, граф был не ранен, а только оглушен; поэтому он, придя в чувство, встал, подобрал первый попавшийся меч и молча, как ни в чем не бывало, вступил в бой, отложив изъявления благодарности Готье де Мони и считая, что в эту минуту лучше беспощадно разить врагов, чтобы наверстать упущенное время.