Раздался крик:

— Томасу!

Я покачал головой, изобразив пустое удивление на лице, но коробейник не сдавался.

— Томасу, это же ты, мальчик из Мино?

— Вы ошиблись, — уверил я, — не знаю никого с таким именем.

— Все подумали, что ты умер!

— Не понимаю, о чем вы, — рассмеялся я, словно он отпустил невероятно смешную шутку, и попытался пробиться обратно в толпу.

Странник схватил мою руку, чтобы удержать, и когда он открыл рот, я уже знал, что он скажет.

— Твоя мать умерла. Они убили ее. Они убили всех. Ты единственный, кто остался в живых! Как тебе удалось сбежать?

Он пытался притянуть мое лицо поближе к себе, я чувствовал запах из его рта, пот.

— Ты пьян, старик! — сказал я. — Моя мать жива и пребывает в полном порядке в Ноф. — Я оттолкнул его и потянулся за ножом, сменив смех на гнев. — Я из клана Отори.

Странник отступил:

— Простите меня, господин. Я ошибся. Теперь я вижу, что вы не тот человек, за кого я вас принял.

Он был немного пьян, но страх отрезвил его.

В голове промелькнуло несколько мыслей сразу. Самая неотложная требовала, чтобы я убил этого безобидного коробейника, который пытался предупредить мою семью об опасности. Я в точности представил себе, как это произойдет: я уведу его в сторону по дороге, подставлю подножку, лезвие лишь коснется артерии на шее, он упадет на землю, будто пьяный, и я оставлю его истекать кровью. Если меня кто и увидит, то не посмеет задержать.

Мимо нас волной текла толпа, я держал в руке нож. Странник пал на землю, опустив лицо в грязь, и стал невнятно молить меня сохранить ему жизнь.

Я не могу убить его, подумал я, в этом и необходимости нет. Он убежден, что я не Томасу, даже если и питает сомнения на мой счет, то не посмеет никому рассказать о них. В конце концов, он один из Потаенных.

Я отошел в сторону и, гонимый толпой, добрался до ворот часовни. Затем свернул на тропу, идущую вдоль берега реки. Там было темно, пустынно, но я не переставал слышать крики возбужденной толпы, монотонный напев жрецов и глухой бой колокола в храме. Река плескалась, облизывая лодки, доки и камыш. Я вспомнил первую ночь в доме Шигеру.

Река вечно течет у двери. Мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.

Сонные собаки послушно проводили меня взглядами, когда я проходил через ворота, а стражники не заметили вовсе. Обычно в таких случаях я прокрадывался в караульню и заставал их врасплох, но этой ночью душа к шуткам не лежала. Я с горечью думал, какие они нерасторопные и невнимательные, с какой легкостью сможет войти сюда любой из Племени, как это уже однажды сделал наемный убийца. Тут вдруг меня переполнило отвращение ко всему миру — миру хитрости, двуличности и интриг, где я был на высоте. Мне хотелось снова стать Томасу, сбегающим вниз по горе к дому матери.

Слезы подступили к глазам. Сад переполнялся ароматами и звуками весны. При лунном свете едва распустившиеся цветки отдавали хрупкой белизной. Их чистота пронзила мне сердце. Как может мир одновременно быть столь прекрасен и столь жесток?

На веранде мерцали лампы, на теплом ветру оплывали свечи. В тени сидел Кенжи.

— Господин Шигеру ругает Ихиро за то, что он потерял тебя. Я сказал ему: можешь приручить лису, но ее не превратить в домашнего пса!

Он увидел мое лицо, когда я проходил через полоску света.

— Что случилось?

— Моя мать мертва.

Только дети плачут. Взрослые вынуждены мириться со смертью. В глубине моего сердца плакал ребенок Томасу, но Такео не проронил и слезы.

Кенжи подступил ко мне ближе и спросил:

— Кто сказал тебе об этом?

— Один знакомый из Мино был в часовне. — Так он узнал тебя?

— Да, но я убедил его, что он обознался. Пока он думал, что я Томасу, он и сообщил мне о смерти матери.

— Мои соболезнования, — равнодушно сказал Кенжи. — Надеюсь, ты убил его?

Я ничего не ответил. В этом не было нужды. Кенжи знал ответ, еще не задав вопрос. Придя в ярость, он сильно ударил меня по затылку, как делал Ихиро, когда я пропускал мазок в иероглифе.

— Ты дурак, Такео!

— У него не было оружия, абсолютно безобидный. Он знал мою семью.

— Именно этого я и боялся. Ты позволил жалости остановить себя. Разве тебе неизвестно, что человек, которого ты пощадишь, будет вечно ненавидеть тебя? Ты всего лишь подтвердил, что ты Томасу.

— Почему он должен умирать из-за меня? Какая польза от его смерти? Никакой!

— Меня волнуют несчастья, которые повлечет за собой его жизнь, его живой язык, — ответил Кенжи и пошел в дом рассказать обо всем Шигеру.

Я навлек на себя позор в глазах всего дома, и мне запретили в одиночку бродить по городу. Кенжи стал внимательней следить за мной, и его оказалось практически невозможно перехитрить. Это постоянно раздражало меня. Передо мной не только поставили преграды, но и отняли возможность искать путь их преодоления. Я злил Кенжи непослушанием, зато мои способности совершенствовались с каждым днем, и я чувствовал себя все более уверенно.

После того как Кенжи рассказал о случившемся господину Шигеру, тот решил поговорить со мной о смерти матери.

— Ты оплакивал ее в первую ночь, когда мы встретились. Ныне не должно остаться и следа горя. Ты не знаешь, кто может наблюдать за тобой.

Таким образом печаль осталась невысказанной, затаилась в сердце. Ночью я про себя читал молитвы Потаенных о душах матери и сестер. Однако молитвы о всепрощении, которым мать учила меня, я решил забыть. Я не намеревался любить своих врагов. Пусть горе питает жажду мести.

Тем вечером я последний раз виделся с Фумио. Когда мне удалось ускользнуть от Кенжи и добраться до порта, корабли Терады исчезли. От рыбаков я узнал, что однажды ночью они отчалили, гонимые высокими налогами и несправедливыми законами. Ходили слухи, что они бежали в Ошиму, откуда их семья и происходила. С базой на таком отдаленном острове они неизбежно превратятся в пиратов.

Примерно в ту пору, до проливных дождей, господин Шигеру заинтересовался сооружением чайной комнаты на крыше дома и стал воплощать замысел в жизнь. Я ходил вместе с ним выбирать дерево: для опоры крыши и пола — стволы кедра, а для стен — доски из кедра. Запах древесных опилок напомнил мне о горах, даже плотники походили на жителей моей деревни: большей частью молчаливые, они временами могли разразиться смехом над своими же, никому не понятными шутками. Я обнаружил, что сам вспоминаю и произношу слова, которые не употреблял несколько месяцев. Мой диалект позабавил рабочих.

Господина Шигеру занимали все стадии строительства, начиная с того, как валят деревья в лесу, до обтесывания досок и всевозможных способов кладки пола. Он часто ходил на склад пиломатериалов в сопровождении мастера по плотничьему делу Хиро, человека, выструганного из того же материала, который он так сильно любил, кровного брата кедру и кипарису. Он рассказывал о характере и душе каждого дерева, о том, что оно привносит с собой в дом из леса.