С каждым днем, с каждым часом ситуация эта усугублялась. Новорожденная личность страдала от одиночества и чуждости окружающей ее действительности. А главное, ее дико раздражала необходимость умереть, но иного выхода из ситуации найти не удавалось. Слишком далеко все зашло. Впрочем, на людях генерал старался держать марку и не демонстрировать своего душевного состояния. Всегда бодрый и уверенный в себе командир. Образец для подражания. Так и только так! Иначе быть беде, что Куропаткин отчетливо понимал. А тащить с собой в могилу ни в чем неповинных людей он не желал.

Два часа прошло. Сон никак не шел. Генерал прогулялся по комнате. Выше в кабинет. Посидел, бессмысленно смотря перед собой. Попил воды. Лег на диван и, уставившись в потолок, запел песенку:

- Выйду ночью в поле с конем. Ночкой темной тихо пойдем…

Почему-то именно эта песня группы Любэ ему сейчас припомнилась. Грустная и, можно даже сказать, нудная. Но он с каким-то странным удовольствием ее затянул. Никогда бы не подумал, что он так удивительно помнил ее. Вплоть до слова и оттенка интонации. Голоса особого у Алексея Николаевича не было, как и подходящих навыков для пения. Но разве это кого останавливало, если наедине с собой захотелось помычать чего? Вот и его не остановило. Столько всяких образов всплыло в голове, столько эмоций, столько воспоминаний.

Допел.

Остановился. И услышал странное сопение у двери. Повернул голову.

- Ваше Превосходительство, - чуть хрипло произнес адъютант. – Вы просили вас будить…

- Давно в дверях? – Смутившись, поинтересовался генерал, видя, что из-за спины выглядывают офицеры, слишком много офицеров...

- Да почитай, как голос услышал. К вам пришли. Совещание же плановое. Но вы не велели будить без острой нужды, без тревоги. А вид у вас был очень нездоровый. Вот и не беспокоили, пока не услышали, что проснулись.

- Ясно… - кивнул сконфужено Куропаткин, поднимаясь с дивана.

15 июня 1904 года, окрестности Ляояна

Уже практически неделю шло сражение за Ляоян.

Ну как сражение? Куроки делал вид, что связывает Куропаткина боем, а тот, в свою очередь, позволял японскому генералу так считать, не проявляя никакой особенной активности кроме контрбатарейной борьбы. Оба играли, тянули и ждали следующего хода. Куроки, в принципе, устраивало то, что происходило. После битвы на Ялу он побаивался лезть на позиции Куропаткина, справедливо полагая, что такая низкая активность русских войск неспроста. Как, впрочем, и в прошлый раз. О том, что тогда руководил обороной не Засулич, а Куропаткин лично, он уже знал и понимал – от этого «кадра» можно ожидать всего чего угодно.

Первая линия русских укреплений к этому времени была уже изрядно повреждена. Траншеи, во всяком случае. Слишком уж все наспех сооружалось, да и строительных материалов толком не имелось на месте. Нормальная траншея полного профиля – это не простая канавка в земле. Там все сложнее.

Причиной такого обстоятельства было то, что «уши» артиллерийских наблюдателей обладали слишком малой базой, а потому не позволяли нормально брать азимут на цель. Поэтому контрбатарейная борьба хоть и велась вполне успешно, но не так чтобы очень. Да, заставили японцев побегать. Да, не позволяли комфортно накидывать «чемоданы». Да, наносились какие-то потери. Но японцы все равно потихоньку ковыряли русские позиции. Но для первого раза – ничего так.

Иными словами, под Ляояном творился натуральный цирк, а не полевая битва в понимании тех лет. И вполне логично, что слишком долго он продолжаться не мог.

И вот, вчера командиру первой японской армии пришла депеша из Токио, настолько «подчеркнуто вежливая», что у генерала даже холодный пот по спине побежал. Оказалось, что, убедившись в нерешительных намерениях японцев, русские стали отводить тыловые части и грузить их в вагоны.

Отступление? Может быть. Но почему? Проблем с боеприпасами не имелось. Да и, если верить разведке, русские пока еще не ввели в бой свои 87 и 106,7-мм орудия. И пулеметы. Ну и вообще – странно. Совершенно не понятно, с какой стати им сейчас отступать? А если это не отступление, то что? В Токио пришли к выводу о том, что Куропаткин продолжает реализовывать свой план по удару частью войск в тыл второй армии под Циньчжоу. Посему Куроки было приказано немедленно перейти в наступление.

Предсказуемый шаг. Он готовился к нему. Подтягивал войска, растянувшиеся на несколько десятков километров. Накапливал их. Давал отдых. Как чувствовал, что одной артиллерийской перестрелкой не удастся выполнить поставленную задачу. Во всяком случае до того момента, как получится накопить по меньшей мере трехкратное численное превосходство и подтянуть тяжелую артиллерию.

И вот ранним утром пятнадцатого июня войска первой японской армии перешли в наступление.

В этой реальности Маньчжурская армия занимала довольно широкий фронт , затрудняющий обход по флангам. Поэтому японцы решили атаковать в лоб. Казалось бы, самоубийственная идея после опыта Циньчжоу и Ялу. Однако в штабе первой армии посчитали, что раз русские заняли такой широкий фронт, то глубина обороны в каждом отдельном участке у них должна быть небольшой. Вот и решили попробовать ее на зубок.

Густые, хорошо эшелонированные цепи пехоты вынырнули из-за сопок и стали мерным шагом приближаться к проволочным заграждениям. Людям было тревожно. Где он – враг-то? Визуально впереди были видны только петли колючей проволоки и полоса земли за ней, сплошь избитая снарядами.

Прошла минута.

Бойцы преодолели добрую половину предполья.

Стояла удивительная тишина в это утро. Ведь японская артиллерия прекратила обстрел, опасаясь накрыть свои войска.

Японцы воспрянули духом. Молчаливое напряжение сменилось нервными смешками. Кто-то даже вспомнил, что они также шли тогда на реке Ялу, атакуя пустые позиции, которые русские загодя оставили. Может и тут обойдется и трусливые гайдзины уже сбежали?

Но не обошлось.

Куропаткин, не желая подставлять свою не очень многочисленную артиллерию под удар, вывел 87 и 106,-7-мм пушки на предельные дистанции и хорошенько их окопал, да еще и разместил на наклонных позициях, чтобы увеличить углы возвышения, а значит и дальность боя, выкрутив ее практически в технический максимум. И вот теперь эти батареи заработали на пределе своей скорострельности, обрушив на японцев град фугасов. Да, чугунных, да, начиненных дымным порохом, но других не было. А «короткие» шрапнельные снаряды были отложены в сторонку. Они ведь были «заточены» под бой на малых дистанциях в полтора-два километра, а потому в текущих обстоятельствах могли быть использованы только как весьма плохие и слабые осколочно-фугасные снаряды, если их поставить «на удар».

Еще хуже обстояли дела со знаменитой «трехдюймовкой», у которой и углы наведения были плохие, и из снарядов имелась только шрапнель, да и та – на пять километров . То есть, по сути, эти орудия были мало пригодны для современной войны. Потому что работать с открытых позиций из пушек обновленный Куропаткин считал возможным только в качестве крайней меры. А вот известный военный теоретик тех лет генерал Драгомиров прямо заявлял: "Мы считаем нашу артиллерию нашей хранительницей, стыдно располагать ее дальше 2 500 м. Отныне всякий батарейный командир, ставший на маневрах на большую дистанцию, должен быть отрешен от командования". Бред? Глупость? Может быть. Но только в понимании обновленного Куропаткина, потому что «гладкоствольный» генералитет России подобную практику считал вполне разумной. Впрочем, если говорить начистоту, но не только в России так думали. Это был своего рода общий международный тренд. Но не суть. Главное, что Куропаткин «махнулся не глядя» с крепостью Владивостока, выторговывая оттуда устаревшие системы 1877 года в обмен на «трехдюймовки», отдаваемые туда без малейшего зазрения совести и какого-либо сомнения.