Темнело. Звезды еще не проклюнулись. Гости медленно и бестолково двигались по дорожке. Постепенно прорисовались контуры странного сооружения – то ли конюшни, то ли развалин часовни. Тут стоял еще один слуга с факелом и раздавал желающим старые пледы. Открылась лестница, ведущая вниз. Узкая, спускаться приходилось по одному. Гремин было собрался пойти первым, но Евгения его остановила. Ее приятно кольнуло прикосновение к его руке.

– Я первая. Я здесь уже бывала. Смотрите под ноги!

Спустившись ступенек тридцать-сорок, они попали в темную и узкую штольню высотой метра два. Евгения прошептала:

– Здесь запасной ход. Основной открывался через карьер, но его завалили.

Над головой в десяти-пятнадцати сантиметрах нависал потолок. Идти снова пришлось по одному. Впереди метрах в двадцати к стене был прикреплен факел. Хотя, собственно, заблудиться было невозможно. Затем еще факел: штольня побежала вниз. Причем круто.

Гостей было человек тридцать, успела посчитать Евгения. В штольне образовалась легкая давка. Люди друг друга толкали, держались за стены. А потом впереди идущие словно куда-то растворялись. Евгения не успела занервничать. Неожиданный поворот штольни, и перед ними открылась просторная и светлая галерея с высокими сводами. Конечно, относительно. Высотой метра два – два с половиной. И шириной метра два с половиной – три. Вдоль стен, едва ли не впритык, были расставлены светильники. Известняк, в своем натуральном виде желтовато-серый, при свете свечей и факелов производил впечатление ослепительной белизны.

Галерея была не прямой, а слегка изогнутой. Она поворачивала направо. Выбравшись из темной штольни, все заметно оживились. То тут, то там завязывались разговоры. Шли медленно. Спешить, похоже, никому не хотелось. Подземное царство зачаровывало своей неожиданно светлой красотой. Евгения заметила, как Гремин глотнул вина прямо из горлышка, обнял Марианну, крепко прижал к себе, протянул ей бутылку. Евгении ничего не осталось, как тоже запить горечь вином.

Она на минуту задумалась, но ее вернул к жизни чей-то громкий возглас:

– Господи, до чего же красиво!

Евгения встряхнулась. Они находились в подземном зале овальной формы. Освещена была только та часть зала, где было сооружено подобие помоста или сцены. В пространстве перед сценой царил полумрак. Расставленные кое-где светильники лишь слегка рассеивали его. Угадывались плетеные диваны и кресла. Ближе к стенам зал окончательно погружался в темноту.

Евгения знала, что от зала отходили еще две или три штольни. Она предложила:

– Давайте сядем, пока есть места. Лучше в середине. Чтобы не у самой сцены. Тогда и уйти будет проще при желании.

Слова надолго повисли в воздухе. В зале была потрясающая акустика, малейший шорох, шепот, как резиновый мячик, отпрыгивал от стен и потом долго скакал, угасая.

Они устроились на плетеном диванчике. Его как раз хватало для троих. Евгения поспешила сесть в центре. Так она, по крайней мере, могла рассчитывать, что Гремин в любом случае окажется рядом с ней. В полутьме она ощутила злобный взгляд Марианны. Но Гремин со свойственной ему легкостью снял неловкость:

– Извини, Женя. Не возражаешь, я сяду в центре. У вас пледы, так и на меня что-нибудь останется.

Они поменялись местами. Тем временем устроились остальные гости. Евгения отметила, что при кажущейся неразберихе процедура была четко продумана. В зале не осталось ни одного свободного места. Зазвучала музыка. Евгения не сильно любила музыку. Но как ей показалось по размеренности и нежности, играли что-то из русских композиторов первой половины XIX века. Рояль, видимо, стоял в нише, за сценой. Она принялась разглядывать сцену, сколоченную из досок и возвышавшуюся сантиметров на тридцать. По периметру сцена была обставлена светильниками.

Внезапно прорезался мощный луч света, лунным пятном осветивший центральную часть сцены.

Музыка зазвучала громче, властно. Евгения захотела дать пояснения, но не успела.

На сцену друг за другом поднялись пятеро мужчин. Четверо примерно одного роста, высокие и хорошо сложенные. В черных бархатных масках. В коротких панталонах, стилизованных под XVIII век, и курточках. Пятый, заметно пониже, худощавый, одет был так же, только вместо бархатной на нем была венецианская маска, закрывавшая почти целиком лицо, с огромным птичьим клювом. «Гоголь», – догадалась Евгения. И услышала шепот Гремина:

– Почему так одеты?

– Первая сцена символизирует гимназические годы Гоголя. Поэтому все в коротких штанишках и курточках. Следующая – все будут в студенческих шинелях.

Раздался удар колокола. Началось первое действие. Зазвучал марш. Пятеро мужчин передвигались по сцене, словно на деревянных ногах. Они сближались, толкали друг друга, сгибались. В общем, делали какие-то бессмысленные движения. Хотя Евгении в общих чертах рассказали замысел постановки, она сперва не могла сообразить, что бы это все означало. Вскоре, однако, все стало понятно. Движения олицетворяли мальчишескую среду. Вот один сгибается, другой прыгает через него. Вот двое как будто подрались. Вот играют в салки. Вот переворачиваются через голову.

Во всех этих играх Гоголь не принимал никакого участия. Он подходил к играющим, в нерешительности останавливался, лихорадочно тер нос. Потом его ненароком толкали или опрокидывали. Он поднимался, склонив голову и согнувшись, снова брел в сторону.

Неожиданно музыка прекратилась. Прожектор погас. Без света прожектора по контрасту, несмотря на светильники по краям, сцена казалась погруженной в темноту. Слышались какие-то суматошные движения.

Зазвучала музыка вальса, и сцену снова захлестнул свет прожектора. На сцене находились две девушки и четверо мужчин, и вправду в шинелях. Девушки же в белых блузках и длинных темных юбках. Они танцевали вальс. Причем мужчины как бы передавали девушек друг другу. На сцену неловко забирается Гоголь. Он приближается к танцующим, но они его не видят. Не обращают на него внимания, даже когда задевают его. Гоголь шарахается, шатается, как пьяный, но танец продолжается без него.

Затем снова прекращается музыка. Снова гаснет свет. Снова наступает минута тишины. Когда прожектор включается, в пятне света на сцене двое. Мужчина и женщина. И в стороне, на самой кромке, Гоголь. Мужчина и женщина обнимают друг друга, целуются. Достаточно откровенно. В рот. Гоголь же стоит неподвижно. Потом начинает декламировать:

«Итак, ты все-таки любишь меня, добрый, бесценный друг. Ты оторвал часть времени, тебе драгоценного, чтобы порадовать того, который кипит неизъяснимою, жаркою к тебе привязанностью. Твое письмо блеснуло для меня звездою радости. Часто среди занятий мысленно перескакиваю в Петербург: сижу с тобою в комнате, брожу с тобою по бульварам, любуюсь Невою, морем. Короче, я делаюсь ты. Из всех друзей моих один ты не изменил мне, это меня утешает более всего, я теперь счастлив. Об одном только молю я бога, об одном думаю: чтобы скорее нам сблизиться. По крайней мере люби меня так, как я тебя. Этого для меня довольно!»