Мир XX века сегодня кажется чудовищно несправедливым. Однако и после Аушвица поэты нашли в себе силы заниматься стихосложением, что бы ни думал по этому поводу Теодор Адорно. Послевоенную депортацию 14 или 15 миллионов немцев «в интересах европейского будущего» благословили руководители великих держав, в 1938 году, также из соображений политической целесообразности, допустившие аннексию Судетской области нацистами. Иосиф Сталин гноил в ГУЛАГе миллионы сограждан, маршал британских ВВС Артур Харрис разрабатывал стратегию ковровых бомбардировок германских городов, в ходе воплощения которой в жизнь погибли 300 или 600 тысяч мирных жителей, американские атомные авиазаряды «Толстяк» и «Малыш» погубили в Хиросиме и Нагасаки 129 или 226 тысяч невинных душ, точно никто не сосчитал. Тяжела ли на этом эпическом фоне вина чехословаков? Один только папа римский Пий XII выступал против признания за немцами коллективной вины, за что в странах — победительницах нацизма его обзывали мягкотелым проповедником и прихвостнем Гитлера. В 1949 году этот папа предал анафеме лидеров коммунистической Чехословакии, и оттого, наверное, все они сгорели в аду.

Вот об этих сложных материях мы и беседовали, прогуливаясь по улицам Хеба — города, в котором три четверти столетия назад надежно установилось чешское, а не немецкое время. Именно это время с мелодичным звоном отбивают куранты на башне Новой ратуши, возведенной когда-то элегантным итальянцем Джованни Аллипранди. Никогда не спешат и ни на минуту не отставали стрелки часов на фасаде железнодорожного вокзала, спроектированного (вместо того вокзала, что убит на войне) в 1960-е годы Йозефом Дандой. Этот транспортный архитектор прославился тем, что за полвека карьеры выстроил десятки станционных зданий. Перед ним поставили задачу государственной важности: достойно оформить западные ворота страны. Данда не подкачал: вокзал города Хеб, легкого абриса сооружение, приглашает совершить путешествия, обещающие восхитительные неожиданности. Когда в 1946 году немцы — каждому разрешалось взять с собой по 30 килограммов багажа и продукты на неделю — навсегда покидали родину, они не надеялись на приятные открытия.

Эгер при всех политических режимах и во все эпохи оставался сугубо провинциальным, но неизменно важным пограничным городом, для которого каждый визит любой знаменитости представлял особую значимость. Власть чешских королей сменялась правлением германских императоров и немецких курфюрстов, потом наоборот и снова наоборот, пока верх надолго не взяли Габсбурги, которых уже после свалили чехи. Кто-то из коронованных и влиятельных заглядывал в Эгер на неделю-другую, кто-то на пару дней, но такие поездки, пусть и мимолетные, оставили по себе в городе память, они по-серьезному увековечены: тимпаном на фасаде особняка, мемориальной доской, пышным картушем, почетной записью в летописи. Правда, эгерские торговцы, ремесленники, мастеровые обходились без дальних странствий, продолжая делать свое дело — и наносить зарубки на каменное «лицо» города. Милой заботой о собственных подробностях Хеб привлекателен и теперь, мелочей здесь хватит не на одну внимательную экскурсию.

Старую традицию поддержали актуальные художники из Galerie 4, населившие десятки ниш в экстерьерах домов городского центра смешными, поучительными, трогательными изваяниями человечков, животных, непонятных существ и разных явлений: «Поющий мясник», «Мечтатель», «Третий глаз», «Мадонна», «Доброе утро». Скульптор Мирослав Жачок поместил свою бронзовую фигурку — «Девочка с плюшевой игрушкой» — в нишу дома номер 3 по Скотобойной улице, по соседству с отелем Barbarossa. «Моя девочка жила в этом подъезде или в этом городе, но ее заставили уехать восвояси: немцы, потому что она была еврейкой, или чехи, потому что она была немкой», — говорит Жачок. Когда направляешься к ресторану Barbarossa, на беспомощное выражение лица бронзовой малютки с мишкой в руках не обращаешь внимания.

Хеб, конечно, существует не в одном только послевоенном измерении, ведь трагедия Deutschböhmen случилась совсем не на пустом месте, ей много чего предшествовало. Главный здешний genius loci — человек, не принесший городу ничего, кроме собственной смерти, но он, немец и чех одновременно, во многих отношениях монументальная историческая фигура, превосходящая масштабом любую нишу над входными дверями. Генералиссимус Альбрехт фон Валленштейн (в чешской протестантской традиции Вальдштейн), герцог Фридландский[21], в 1634 году скрывался на западной окраине Богемии от немилости императора Фердинанда II Габсбурга, с которым был связан сложными отношениями влиятельного военачальника, часто недовольного своим положением при дворе.

Этому дворянину, менявшему веру и политические пристрастия, баснословно разбогатевшему в годы Тридцатилетней войны благодаря полководческим талантам и выигранным битвам, грабежам покоренных городов и поборам с беззащитных крестьян, расчетливым матримониальным союзам и умелым операциям с собственностью, было под силу на собственные средства снарядить и на выгодных условиях поставить на службу Священной Римской империи 50-тысячное войско. Своего рода частная военная компания Валленштейна (историки считают его помимо прочего талантливым организатором армейской экономики) действовала сначала в интересах своего главнокомандующего и уж только потом защищала Австрию и ее монарха. Как следствие, Валленштейн, известный высокомерием и надменностью примерно в той же мере, в какой его прославили неустрашимость и умения командира, попадал то в фавор к императору, то под подозрения в измене и подготовке мятежа.

Фрагмент фонтана со статуей Геракла, площадь Короля Йиржи из Подебрад, Хеб (1728). Скульптор П. А. Фельснер

Искушенный царедворец, он сам в итоге стал жертвой заговора: февральской ночью в доме эгерского бургомистра Вольфа Адама Пахгельбеля офицеры драгунского полка, подкупленные людьми из окружения Фердинанда, убили 50-летнего герцога и нескольких его верных лейтенантов. Молва приписывает роковой удар алебардой ирландскому наемнику Уолтеру Деверу́: этот капитан, как гласит легенда, приколол к стене поднявшегося с кровати в ночной рубахе, чтобы встретить смерть стоя, генералиссимуса. Не та, но такая же, кровавым саваном, рубаха подвешена под музейным потолком рядом с алебардой и скрипучего вида кроватью. Это настоящая lit de parade, в обоих значениях: в дворянском («парадное ложе», с балдахином тяжелой ткани, с занавесями в обрамлении шнуров с золотыми кистями) и в трагическом («катафалк»). Западногерманское кино 1978 года о Валленштейне утверждает, что злоумышленники завернули хладное тело своей жертвы в ковер и выволокли во внутренний двор, да так, что голова несчастного пересчитала ступени всех лестниц. Путеводитель обещает засохшие пятна крови на месте преступления, но их не видно: узорчатый паркет натерт до блеска, стены забраны панелями темного дерева, в спальне затхло и душно; кажется, в минувшие столетия тут не проветривали.