Скажем так.

Вижу я это все в едином быстром проблеске, словно некий расклад. Длится оно долю секунды. Волк смещает центр тяжести, наклоняет голову еще ниже, а я уже знаю, что он прыгнет иначе, что пойдет с другой лапы – и весь расклад молниеносно распадается, замещается другим. Теперь уклонение в другую сторону, поворотом, словно тореадор, перед самими ощеренными зубами, с непростым двойным рубящим ударом. Левая рука – развернутым клинком в глотку, правой сверху в основание черепа, одновременно, как закрывая ножницы. Меняю хват ладони на обратный.

Холод пронизывает меня до мозга костей. На тропинку падает шишка, по склону скатываются мелкие камешки. На миг устанавливается густая, мертвая тишина. Мы смотрим друг на друга.

Вороны, до того ждавшие на ветвях конца волчьего пира, внезапно с криками, панически мельтешащей тучей, взлетают над долиной, а волк начинает отступать. Все время порыкивает, но отступает на толстых лапах маленькими шажочками, не спуская с меня глаз.

Проходит минута, волк делает еще несколько шагов назад, а я заставляю окаменевшие мышцы прийти в движение и чуть наклоняюсь в его сторону. Тогда он разворачивается и убегает быстрой рысцой. Это не выглядит как приступ паники, волчара, скорее, производит впечатление того, кто вдруг вспомнил о чем-то важном.

Вороны вновь садятся на ветви, и опять устанавливается тишина.

* * *

Волк исчез. Драккайнен миг-другой постоял неподвижно, потом сполз в траву и с усилием отпустил судорожно сжатые рукояти обоих мечей.

– Ох, мужик… – пробормотал он по-хорватски. – Piczku materi… Мужик…

Сидел и глядел, стискивая кулаки, на свои руки, будто не был уверен, что те действуют.

Поток обтекал каменистую отмель, покрытую гравием и валунами; на ней росло рахитичное деревце.

Трупы лежали рядом. Молодой мужчина с жестоко разрубленными шеей, плечом и загривком, мальчишка, самое большее лет десяти, со стрелой, торчащей в затылке, и светловолосая девушка с перерезанным горлом. У всех – вырванные куски плоти из бедер и боков, но это сделали волчьи зубы. Все трое нагие, с руками, выкрученными за спину, распухшими большими пальцами, перехваченными ремнями, и все лежали друг рядом с другом, ровно уложенные лицами к земле. У них была гладкая кожа, и только на плече мужчины Драккайнен заметил вытатуированный знак, похожий на сложный листок. Но ни у одного не было зигзагообразных змеиных знаков на конечностях или спинах.

Драккайнен присел подле них, придерживая одной рукой сагайдак с луком. Осторожно повернул к себе бледное, размокшее лицо девушки, с синими губами и матовыми глазами. На камнях крови не было. Края раны выпуклые и бледные.

Драккайнен поднялся и, склонившись, прошел быстрым шагом вдоль ручья, затем – медленно – вернулся назад, почти нюхая землю, перевернул пару камней, легонько провел пальцами по песку и гравию, словно читая знаки некоего тайного текста.

– Убили вас не здесь… – пробормотал он. – Привели по руслу ручья. Девять конных Змеев на странно подкованных лошадях и с десяток крабов. Вели пару тяжелых повозок, с одиночной упряжкой, не лошадей. Животные были массивнее и медлительнее. Повозки застревали на камнях, а потому вам разрезали ремешки на больших пальцах и приказали толкать. Было вас восемь человек. Здесь воз крепко засел и начал переворачиваться. Строй растянулся и разорвался, всадники сгрудились вокруг повозки и принялись подгонять вас кнутами или чем-то таким. Кто-то упал и оставил след крови на камне. И тогда мальчишка бросился наутек. Туда… И туда… Потом берегом. Стреляли дважды, но промазали. Достали только здесь, на пляже. В затылок.

…Он упал на колени, и тогда кто-то из Змеев поймал его каким-то лассо или бичом за шею. А потом поволок, умирающего, на отмель. Тогда ты бросилась на ближайшего всадника, но он тебя отогнал. Ты прыгнула еще на одного. Сумела стянуть его с коня и повалить, когда тебя рубанули. Высоко, с седла. Ты заслонилась предплечьем. Тот, на кого ты напала, освободился и перерубил тебе плечо. Второй конный ударил снова и перерубил шею. Потом вас отволокли на отмель. Но сперва, – обратился он к мертвой девушке, – он изнасиловал тебя и перерезал горло. Другой еще был жив, умирал от потери крови, но ему приказали смотреть. Когда ты умерла, они положили вас здесь. А повозки отправились дальше. Прямо в Музыкальный Ад. Везли, например, мясо, железо, шкуры, соль и селитру. Может, больше пушечного мяса для нашего колдуна из Амстердама. Для безумца и социального экспериментатора, которому захотелось войны.

Вуко поднялся и обтряхнул колени.

– Пожалуй, мне стоит изменить путь. Слишком тут серьезное движение.

И все же он пошел вдоль ручья.

Примерно через километр склоны понизились настолько, что можно было свернуть в лес. Он шел, будто старик, отдыхая каждые несколько метров. В лесу Драккайнен некоторое время рылся в подлеске, наконец нашел растущие прямо из земли папоротники, немного похожие на пальмовые листья. Постанывая от усилия, он вырвал их, а потом снова отдохнул, тяжело дыша и опершись о ствол. Отрубил папоротнику листья, оставив лишь толстый крученый корень, который он оскоблил ножом до белых внутренностей. Нашел неглубокую котловинку с видом на дорогу, что вилась дном ручья, и сел там, хрупая свои корешки. Старался жевать неторопливо, но ему все равно приходилось сдерживаться, чтобы не проглотить их целиком.

– Jebem ti duszu, что за мерзость, – проворчал он. – Еще и рыбьим жиром воняет.

Позже он выполз из котловинки поискать больше папоротников.

Они ехали шагом, хрупая бронированными лошадьми о камни на осыпях; уставшие, увешанные оружием, в странных черненых доспехах. Кони, закрытые броней, вызывали в памяти рисунки глубоководных рыб. Вокруг вставал туман, последний из всадников держал бунчук, увенчанный черепом с длинными волосами, его древко оплетали танцующие змеи, как на адском кадуцее. Руки всадников украшали зигзагообразные татуировки, напоминающие колючую проволоку.

Люди-Змеи.

Драккайнен лежал на земле совершенно неподвижно, укрытый своим плащом, лицом уткнувшись в пахнущую грибами листву, и мечтал о ручном гранатомете. Керамическом, со шрапнелью.

Их разделял десяток шагов, а он лежал на обочине, скрытый листвой, в нескольких метрах над их головами, во тьме бора. Если не выпадет невероятное невезение, или если он сам не сделает никакой глупости, они не должны его заметить.

Один из Змеев отозвался резким приказным тоном, и Драккайнен едва не поднялся из укрытия. Ему ответил второй, и оба рассмеялись, но слова звучали так, словно на гравиевое дно ручья падали бильярдные шары или словно кто-то сунул металлический пруток в спицы колеса. В звуках, которые Вуко слышал, не было ничего подобного понятным словам. Только скрежещущее лопотание, гортанные вскрики и угловатое громыханье чужого языка.

Он ничего не понимал.

Ничего.

Змеи говорили на языке Побережья Парусов.

На языке, который недавно звучал для Драккайнена так же естественно, как и языки Земли, а теперь он был понятен не больше звуков, издаваемых китами, или волчьего воя.