Отвергнутая ею верхняя часть купального туалета сиротливым комочком валялась в траве, как немой укор ее гордости. И впрямь, чего это она повелась на дурные бабские уловки? Тоже — куда конь с копытом… Нет уж, извините, мы не такие! Мы не будем природным мужским естеством так бездарно манипулировать. Мы и так оценены по достоинству, давно любимы и замуж взяты. Надо все это верхнее купальное хозяйство нацепить обратно и — вперед! И больше не будем вестись на глупые бабские провокации, и глупым мыслям о том, что где-то чего-то ею самою же было написано, тоже поддаваться не будем. Вперед!

Старательно выращенного оптимизма, однако, ей хватило ненадолго. Аккурат чтобы подняться по тропинке, пройти через малинник и очутиться на дачном участке. И увидеть своими глазами, как разморенная солнцем Катька, раскинув полные руки в стороны, спит на траве, а соседка и приятельница ее Анна со своим «наглым топлесом» торчит около раздувающего мангальный костерок Саши, и говорит ему что-то громко и весело, и смеется, запрокинув назад голову. Ах ты… су… сво… Ах ты, дрянь такая! Зачем надо свой топлес чужому мужику прямо под нос пихать? Здесь же не берег реки, здесь уже частные, между прочим, владения!

Она так задохнулась праведной злобой, что даже меж лопаток зачесалось. Видимо, мощный заряд этой злобы прилетел рикошетом и в Сашу, и он, резко распрямив спину, обернулся к ней озадаченно.

— Натусь… Тебя бабушка чего-то звала. Тонечка там капризничает, что ли…

Он выразительно пожал плечами, улыбнулся, и была в этой улыбке изрядная доля стыдливого перепуга. Вроде того: не виноватый я, она сама пришла…

Развернувшись, Наташа решительно зашагала в дом, как солдат, четко печатая шаг. То есть продемонстрировала ему, что ей плевать и на его перепуг, и на виноватость, и вообще, поведение этой наглой гостьи переходит, по ее мнению, всяческие границы.

— Натка, что это с тобой? — уставилась на внучку Антонина Владимировна, продолжая аккуратно нарезать огурец на разделочной доске.

— А что? Со мной что-то не в порядке? — почти огрызнулась Наташа, присаживаясь напротив за колченогий кухонный стол. — Я как-то неприлично выгляжу? Бегаю по участку в неприличных пляжных кутюрах и трясу голыми сиськами?

— А, вот ты о чем… Да брось, Натка! Как там у вас, у современной молодежи, говорится? Левак укрепляет брак?

— Бабушка?!

— Да ладно, ладно… Пусть мужик погарцует немного, раз такой случай выпал, а то совсем уж ты из него кашу овсяную сварила.

— Ба, ты это серьезно?!

— Да нет, конечно. Это я так… Проклятая привычка интеллигентного человека — расслабляться в шутке, когда тебя насилуют. В наше время, конечно же, все по-другому было. Не так по-хамски. В наше время женскую судьбу гордыня определяла. Вот взять хотя бы мать твою — я тоже ей с детства внушала, что женская гордость — превыше всего. И что? Теперь живет одна… — Антонина Владимировна вдруг осеклась и испуганно глянула на внучку. Наташа молча смотрела на нее в ожидании, покусывая губу. Тема одиночества-безотцовства была у них в бабьем доме запретной, но поскольку разговор сам по себе пошел в это русло, Антонина Владимировна, обреченно махнув зажатым в руке ножом, сдалась:

— Она ведь свадьбу свою собственную отменила, мать твоя, когда узнала, что жених ей изменил. Уж как он ее уговаривал, как прощения просил, прямо в ногах валялся! А она стояла на своем, как кремень. Нет, и все.

— А… как же я? Она что, одновременно и гордая, и беременная была, да?

— Натка, ну чего ты так о матери-то!

— Как?

— Ну, с насмешкой, что ли… Говорю же тебе, раньше именно так и было! Мы все такие были — гордые.

— Ба, а… где сейчас мой отец?

— Да кто его знает, где он… Женился, наверное, потом. Неплохой был парень, кстати. Но она ж не соизволила даже сказать ему, что беременна. Он о тебе и не знает ничего. Так что живи, Натка, лучше по-современному! Знаешь, в моей молодости песенка такая была: «…ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…»

— Знаешь, ба, тут не в этом даже дело, что я психую. Тут, понимаешь, еще одна фишка есть, очень странная. Можно сказать, даже мистическая. В общем, так вышло, что я эту Анну сама и придумала…

— Где придумала? В своем романе, что ли?

— Ну да! Главное дело, портретное описание полностью с натурой совпадает! И имя совпадает! И обстоятельства… Что это, бабушка? Получается, что это… Это фантом, а не женщина?

Антонина Владимировна подняла на нее удивленные глаза, усмехнулась, потом протянула руку через стол и демонстративно коснулась внучкиного лба тыльной стороной ладони. Наташа вздрогнула: «И правда, чего это я? Кто ж мне поверит, если рассказывать дальше?» Да и рассказывать сразу расхотелось. Действительно, бред собачий получается. Книжная Анна, натуральная Анна… А может, и в самом деле бред?

— Ты, Натка, на ночь валерьянового корня выпей, я тебе заварю. Спать будешь крепко, а утром все образуется…

— Ба, а давай с тобой лучше вина выпьем! Холодненького, чтоб мозги прочистились? Что-то я и в самом деле не того…

— Конечно, не того! Меньше надо в полеты свои улетать, писательница хренова! Алина Никольская-Петерс! Так можно и на полном серьезе в психушку загреметь, между прочим. Ну, подумаешь, повертит Катюшкина приятельница перед твоим мужем задом, сиськами потрясет, делов-то! Может, ей вертеть да трясти больше не перед кем, а потребность такая есть. Не бери в голову, Натка. И впрямь, выпей лучше вина да расслабься, а то на тебе лица нет. Доставай бутылку из холодильника, тащи штопор!

От бокала вина действительно полегчало. Проклюнулся в глубине организма хмельной росток бесшабашности, пошел расти дальше, прогоняя усталое раздражение и наполняя все тело расслабленной радостью бытия. Так бы и сидела за этим столом, продолжая неспешный разговор с бабушкой, да если бы еще не действовал на нервы русалочий Аннин смех, всплесками доносящийся из раскрытого настежь окна…

— Мама! Бабуля! Папа спрашивает, где эти… ну как они называются, я забыла? — влетела на кухню взбудораженная Тонечка. — Ну, которыми в мясе дырочки ковыряют?

— Ой, действительно, а куда ж я шампуры подевала? — озаботилась Антонина Владимировна, торопливо вставая из-за стола. — По-моему, они в сарае где-то припрятаны…

— Мам, пойдем! — подпрыгнула на месте Тонечка. — Ну чего ты тут сидишь и сидишь? Там так весело, мам!

— Ага, я сейчас… Ты беги, дочка, помоги бабушке. А я овощи принесу…

С тарелками в обеих руках она спустилась с крыльца, обошла дом и остановилась как вкопанная. Нет, ничего особенного она не увидела. Ну, сидит честная компания вокруг пылающего костерком мангала, и Анна сидит, и Катька, и даже футболки, между прочим, на их «топлесы» довольно прилично натянуты, но… Что-то дернуло ее изнутри, будто увиденная картинка показалась ужасно знакомой, выписанной до мельчайших подробностей. Потом вдруг прожгло догадкой: а ведь и впрямь картинка-то выписанная! Ею же самой, на двадцать пятой странице собственного романа. Дача, шашлык, веселая компания, потенциальная разлучница-злодейка Анна, потерявший голову муж Антон, растерянная жена Любаша… Так, стоп! Надо встряхнуться, отогнать от себя это пугающее литературное дежавю. В конце концов, она не Любаша, а Наташа. И характер у нее не Любашин, чтобы какая-то стервозина с голыми сиськами над ней изгалялась.