Мне не хотелось бы заканчивать, не упомянув еще одно явление, которое игнорируют рыночные системы: судьбу нашего вида. Финансовые системные риски можно излечить с помощью налогоплательщиков, но никто не придет нам на помощь, если мы уничтожим окружающую среду. А то, что ее обязательно надо уничтожить, стало чем-то вроде основополагающего императива. Влиятельные бизнесмены, проводящие целые пропагандистские кампании с целью убедить население в том, что антропогенное глобальное потепление представляет собой либеральную ложь, прекрасно понимают весь масштаб угрозы, но при этом вынуждены работать ради извлечения максимальной прибыли и доли на рынке. Если это не сделают они, сделает кто-то другой.

Этот порочный круг вполне может оказаться гибельным. Чтобы осознать, насколько серьезна стоящая перед нами угроза, достаточно взглянуть на Конгресс Соединенных Штатов, оказавшийся у власти благодаря финансированию со стороны бизнеса и пропаганде. Практически все республиканцы вообще отрицают климатические изменения. Они уже стали урезать финансирование мер, способных оттянуть экологическую катастрофу. Но еще хуже, что некоторые действительно в это верят; возьмите, к примеру, нового главу Подкомитета по окружающей среде, который заявил, что глобального потепления не может быть в принципе, потому как Бог пообещал Ною больше не устраивать потопов[136].

Если бы подобное происходило в какой-нибудь маленькой далекой стране, можно было бы посмеяться, но если подобное изрекают высокопоставленные чиновники самого могущественного государства в мире, уже не до смеха. И перед тем как смеяться, неплохо вспомнить, что нынешний экономический кризис в немалой степени обусловлен фанатичной верой в такие догмы, как эффективные рыночные прогнозы, и, в более широком смысле, в «религию», по выражению Джозефа Стиглица, которую лучше всего знают рынки, – религию, не позволившую Центральному банку и профессиональным экономистам (за рядом исключений, заслуживающих всяческого уважения) заметить ипотечный пузырь в размере восьми триллионов долларов, не имеющий основы ни в каких экономических предпосылках. Тот самый пузырь, который впоследствии лопнул и обрушил всю экономику[137].

Все это, как и многое другое, может продолжаться и дальше, до тех пор пока господствует доктрина Муашера. Пока население апатично и пассивно, пока увлекается потреблением и ненавистью к слабому, власть имущие могут делать все, что хотят, а те, кто выживет, будут созерцать результаты их деятельности.

То, что «страна, которую еще совсем недавно все приветствовали, которая шагала по миру, как колосс, обладающий несравненным могуществом и притягательностью… ныне приходит в упадок, зловеще угрожающий полным разложением»[138], в Соединенных Штатах «стало обыденной темой». Эта тема, сформулированная в 2011 году в летнем номере журнала Академии политических наук, действительно вызывает доверие, и не без причины, хотя здесь требуется целый ряд оговорок. В действительности упадок начался вскоре после Второй мировой войны, когда США были еще на пике своего могущества, а замечательная риторика триумфального десятилетия после крушения Советского Союза, по большому счету, была самообманом. К тому же общепризнанный вывод о том, что могущество переходит к Китаю и Индии, вызывает большие сомнения. Это бедные государства с огромными внутренними проблемами. Мир конечно же становится разнообразнее, но невзирая на весь упадок Америки никаких конкурентов на роль могущественного глобального гегемона в ближайшем обозримом будущем ей опасаться нечего.

Давайте вкратце вспомним, в качестве важного элемента истории, что во время Второй войны специалисты по планированию признавали – по окончании войны страна будет обладать непревзойденным могуществом. Из документов того периода следует, что «президент Рузвельт был нацелен на гегемонию США в послевоенном мире», если прибегнуть к оценке историка дипломатии Джеффри Уорнера, одного из ведущих специалистов по этой теме[139]. Доктрины подобного рода превалируют и сегодня, однако былым размахом похвастаться уже не могут.

Планы военных лет, которые вскоре следовало скрупулезно воплотить в жизнь, были вполне реалистичными. Соединенные Штаты на тот момент давно стали богатейшей страной мира, намного опередив всех остальных. Война положила конец Великой депрессии, и американская промышленная мощь выросла практически в четыре раза, в то время как ее конкуренты были разорены. К концу войны Соединенные Штаты обладали половиной мировых богатств и не знали себе равных в плане безопасности[140]. Каждому региону «великой зоны» отводилась определенная «функция» в рамках глобальной системы. Наступившая впоследствии «холодная война» в значительной мере сводилась к усилиям двух супердержав установить собственный порядок в зонах их влияния: Советского Союза – в Восточной Европе, США – во всем остальном мире.

К 1949 году «великая зона», которую планировали контролировать Соединенные Штаты, серьезно сократилась по причине «потери Китая», как это обычно принято называть[141]. Фраза довольно любопытная: потерять можно только то, чем ты владеешь, но при этом считается само собой разумеющимся, что Соединенным Штатам по праву принадлежит весь мир. Вскоре из-под контроля Вашингтона стала ускользать Юго-Восточная Азия, что привело к кошмарным войнам в Индокитае и повальным убийствам в Индонезии в 1965 году, когда США восстановили в этой стране свое господство. Одновременно по всему миру свергались правительства и применялось массовое насилие с целью поддержания так называемой стабильности.

Но упадок был неизбежен – по мере того как восстанавливалась промышленность других государств и по мере того как своим мучительным чередом шла деколонизация. К 1970 году принадлежащая США доля мировых богатств сократилась до 25 %[142]. Промышленный мир стал триполярным, в роли крупнейших его центров теперь выступали Соединенные Штаты, Европа и Азия, главным экономическим оплотом которой на тот момент была Япония, превращавшаяся в самый динамичный регион планеты.