Но отец не поделился с ним информацией о тех двух потаскушках в соседнем городке, которых можно купить за кувшин меда. Гади не верил в такие беседы с сыном и дочерьми. Каждый из них сам должен обрести опыт в этом деле.

Начал Довела мечтать о длительной поездке в Кохоли, думая лишь о приятном.

Услышала Деби, что брат собирается в Кохоли, – расстроилась. Вовсе не полагается ему такое везение, как ей, которая обрела жениха.

После утомительного дня работы по выпечке мацы и ужина сказал ей жених Ахав: «Пойдем, прогуляемся».

«Только не сейчас, нет у меня желания», – сказала Дебора.

«Случилось что-то?» – спросил Ахав сварливым голосом, уничтожив самый малый шанс на то, что она согласится.

«Ничего не случилось» – сказала Дебора. Он коснулся ее рукой, что было еще одной ошибкой с его стороны. Она отбросила его руку. Он сжал губы, и лицо его выглядело обозленным.

«Извини», – сказала Дебора очень тихим и сладким голосом.

И Ахав подумал, что такое извинение снимает всяческое непонимание между ними. Он обнял ее и она не воспротивилась. «Пойдем, – сказал он, – на наше место».

Откуда он мог знать, что это слово «наше» до крайности ее рассердит?

«Не говори мне о «нашем» месте. Ну, правда, Ахави, я устала. Я просто убита этой выпечкой мацы, хочу спать».

И ушла от него, но вовсе не спать. Пришла к матери и сказала: «Почему только Довеле едет в Кохоли, да еще на три недели? Я тоже хочу».

«Ты выходишь замуж, Дебора, Господи Боже мой, ты что, сошла с ума?»

«А-а? Ты еще ругаешь отца, что он произносит имя Бога всуе? Так-то, все вокруг лицемеры. Весь этот мир насквозь фальшив», – подумала про себя Дебора, вслух сказала «Да», кипя от злости.

Теперь она и вправду пошла спать, но не могла заснуть в полном расстройстве мыслей, пытаясь себя успокоить. Мысли-то явно двигались в нехорошем направлении: она не хотела ни свадьбы, ни этого Ахава.

Прекрасен был пасхальный ужин пять тысяч шестьсот двадцать первого года. Вокруг стола, покрытого белоснежной скатертью, собрались все. Давно такого числа людей не было в этом одиноко стоящем доме. Великолепно получились «кнейдлэх», которые приготовила Дебора из перемолотой в муку свежей мацы.

В этом пустынном месте, далеком от любого поселения, все надо было делать своими руками, даже муку для мацы, которую каждый в просторах империи покупал на рынках, забитых народом в преддверье Песаха. Но в этом было свое преимущество: множество баек возникало во время перемалывания мацы.

Всего было четыре книги пасхальной Агады, и до того, как их начали читать, умывая руки, причесываясь и ожидая, когда Малка выйдет из ванной, сказал Гади сыну Довелэ: «Привези из Кохоли также еще две книт Агады для двух твоих сестер, которые сейчас основывают свои дома, и обязательно с цветными картинками, чтобы понравились внукам», и рассмеялся.

Лицо Эсти просветлело, а Дебора не отреагировала. Но про себя рассердилась, и не знала, что делать с этой злостью. Это было какое-то темное не отстающее ощущение.

Читали Агаду. В этот час, при свечах, читали это миллионы евреев в миллионах домов, в сотнях тысяч мест поселения, малых, больших и очень больших, по всей Хазарии, но ни в одном из них так не сверкал серебряный поднос, как у пчеловодов Гади и Малки.

Каган сидел за пасхальным столом в своем дворце, в столице Итиль, и с ним сидели послы Византии, империи Багдадского халифа, Швеции и Каролингов, представители племен, подчиненных Хазарии, союзники болгары, турки, и даже, впервые, представители агрессивных печенегов, кровожадность которых наводила страх на всех. Острые зубы их сверкали в улыбке, обескураживая сидящих за этим чистым столом.

Но впереди всех послов наций, народов и племен сидели, в порядке важности, раввин из Испании, раввин из Кордовы, глава ешивы из Вавилона с женой.

Военачальник всех войск восседал за пасхальным столом со своими подчиненными в крепости на вершине скалы, на восточном берегу Хазарского моря, одного из самых больших морей в мире, которое простиралось под скалой, и солнце погружалось в него в огромном красном облаке.

Он бросал последний бдительный взгляд на военный лагерь. Слабые волны колыхались в бухте, где укрывались в дымке корабли Хазарии и Швеции. Шведы оставили все работы, избавились от квасного, уважая обычаи властителей Хазарии. При последнем проблеске солнца, он совершил традиционный ритуал хазарского полководца в Песах и подписал свиток об освобождении тысячи пленных, которые выйдут на свободу и не будут проданы в рабство. Радостные клики неслись из заднего двора, когда он поднял свиток и обвел им вокруг себя.

Затем встал и ушел в свои комнаты. Он очень устал, и даже душ не придал ему сил. Одел огромный церемониальный головной убор из меха. Быстрыми шагами пошел в гигантский зал, где вдоль столов сидели тысячи бойцов крепостного гарнизона. С ними солдаты – отличники службы из разных подразделений, которые были выбраны для читки фрагментов Агады. Среди них впервые был солдат из Йемена. Военный ансамбль Хазарии запел знаменитую песню «Расцветали яблони и груши» в тот момент, когда военачальник вошел в зал. Все солдаты встали по стойке смирно, пока он не сел и не раскрыл книгу, не поднял бокал и не прочел первые слова. Тогда все сели с большим шумом, перебрасываясь словами, которые мгновенно были прекращены под взглядами офицеров.

Рядом с военачальником сидела вторая его жена, тонкие волосы которой стекали по плечам как сухой песок. И атмосфера этого чудесного праздника навеяла ему тоску по первой его жене, и он все время не переставал спрашивать себя: «Где она сейчас, и за каким пасхальным столом встречает праздник?»

Пели пасхальные песнопения, стучали по столу ножами и ложками, распевая «Один – кто знает? – Это Всевышний, что на небе и на земле. Два – кто знает? – Это скрижали Завета…»

Ахав не отрывал взгляда от Деборы, одетой во все белое, поющей и смеющейся, радостной. Казалось, злой дух покинул ее. И такой она была красивой в белом, так нежна кожей.

Дом сиял множеством толстых темного воска свечей. Еда была вкусной, хрен – острым. После того, как отмолились и спели, собрана посуда и скатерти, вылили остатки вина из бокалов, все пересели на диваны вдоль стен. Гади явно переел. Фаршированная рыба в этот год была отличной, и он съел три порции. Очень любил он куриный бульон с мучными шариками и съел две тарелки, затем еще немного риса, немного салата, немного гороха, и все это с мацой, которая так вкусна в первый день праздника. К этому следует прибавить главное блюдо – куриное и говяжье мясо и на десерт – лесные ягоды в медовом сиропе, свежую морковь. Еще немного, и Гади почувствовал, что живот его лопнет.

Только Ахав ел и не чувствовал никакого вкуса от еды. Есть такая сентенция – «Даже у лучших яств мира привкус праха». Слова эти, которые еще в школе Ахав начертал для украшения библиотеки – вернулись к нему сейчас печальной мелодией в часы праздничного застолья.