Однако суть в том, что хотя пожары и размножаются, как таковой наследственности тут нет. Иначе каждый пожар должен был бы иметь больше общих черт со своим непосредственным “родителем”, чем с другими пожарами. В самой идее о сходстве пожара и его предшественника нет ничего ложного. Так вполне может случиться. Пожары меняются и обретают индивидуальные отличия – как и люди. Каждому пожару присущи свои цвет и высота пламени, оттенок дыма, уровень шума и так далее. Любой из этих признаков может быть таким же, как у предыдущего пожара. Если бы все пожары имели такое сходство со своими “отцами”, можно было бы говорить о настоящей наследственности. Но на самом деле пожар похож на своего предка не больше, чем в среднем на любой другой очаг огня в степи. Свойства отдельно взятого очага пламени – масштабы возгорания, цвет дыма, треск – зависят от внешних условий, от того, насколько высокая и сухая трава там, куда попала искра, от скорости и направления ветра. Это все характеристики того места, куда попадает искра, а не пожара, в котором она образовалась.

Чтобы претендовать на наследственное сходство, каждая искра должна переносить какие‐то качества – характерные признаки – родительского пожара. Допустим, в очаге может вспыхнуть пламя какого‐то цвета – желтое, красное или голубое. Если от желтого огня будут лететь желтые искры, от которых разгораются новые желтые пожары, а от красного – красные искры, вновь дающие красное пламя, можно говорить о подлинной наследственности. Но так не бывает. Заметив синий огонь, мы скажем: “Видимо, в этих местах есть соли меди”. Нельзя утверждать, что огонь разгорелся от искры, зародившейся неизвестно где в синем пламени.

Именно этим кролики, люди и одуванчики принципиально отличаются от огня. Но пусть вас не сбивает с толку тот факт, что у кролика два родителя, два деда и две бабки, а у пожара только один непосредственный родитель и один дед. Это существенное отличие, но в данном случае речь не о том. Возможно, с палочниками и тлёй вам будет понятнее, чем с кроликами – самки этих насекомых могут произвести на свет дочерей, внучек и правнучек без участия самца. Форма, окраска, величина и повадки палочника, безусловно, зависят от того, в каком районе он вылупился и какой там климат. Но важную роль играет также искра, которая летит только от родителя к потомку.

Так что же за таинственные искры передаются от родителя потомку, но не наследуются пожаром от предыдущего пожара? На нашей планете это ДНК. Самые удивительные молекулы в мире. ДНК удобно представить себе как информацию, необходимую для создания организмом другого, подобного себе организма. Правильнее было бы рассматривать организм как транспорт, который ДНК использует для производства таких же, как она сама, ДНК. В каждый отрезок времени, например, на нынешнем этапе, все имеющиеся в наличии ДНК ведут род от цельных цепочек успешно развивавшихся предков. Никакие два индивида, за исключением однояйцевых близнецов, не имеют одинаковых ДНК. Индивиды выживают и способны производить такие же ДНК именно благодаря различиям в своих ДНК. Повторю, потому что это важно: вниз по реке спустились те ДНК, которые в течение сотен миллионов лет сохранялись в организмах выживших предков. Многие особи, которые могли бы стать чьими‐нибудь предками, погибли в молодости или не нашли партнера для размножения. Но ни одна из их ДНК не дошла до нас, ныне живущих.

Здесь легко ошибиться – подумать, будто здоровые и благополучные предки передают “переходящей” ДНК некий эликсир удачи, ореол святости. Ничего подобного. От нас в будущее течет чистый (если не принимать во внимание мутации) поток ДНК, который уходит от нас точно так же, как приходит. Точнее, он постоянно перемешивается в процессе полового размножения. Половину ДНК вы получаете от отца, половину – от матери. Различные комбинации ДНК в каждом вашем сперматозоиде и каждой яйцеклетке составлены из генетических ручейков, берущих начало в организмах ваших родителей. Но мои слова остаются в силе. Здоровые предки, “провожая” свои гены в далекое будущее, ничего в них не вкладывают.

Успех живых организмов дарвиновская теория объясняет очень просто. Они процветают благодаря накопленной мудрости своих предков. Но это не та мудрость, которой можно научиться или обрести на жизненном пути. Такая мудрость достается чисто случайно, в результате полезных спорадических мутаций, и избирательно, неслучайно записывается в генетической базе вида. Одному поколению перепадает не слишком много, даже скептически настроенные физики, которых я цитировал, поверили бы в возможность столь малого везения. Но поколение за поколением приумножали успех, и теперь мы имеем результат настолько поразительный, что это кажется невероятным. Все действо по Дарвину зависит от – и вытекает из – факта наследственности. Говоря о наследственности как основной составляющей, я имею в виду, что на любой планете во вселенной, где наблюдается наследственность в каком‐либо виде, почти непременно должен пойти процесс эволюции, то есть должна быть жизнь.

Вот мы и вернулись к горе Невероятности, к “равномерному распределению” удачи, то есть к объяснению того, каким образом некое колоссальное везение – без него, скажем, не сформировался бы глаз там, где его не было, – делится на множество удачных этапов, на каждом из которых предыдущие успехи последовательно закрепляются текущими. Мы уже это видели на примере накопления в ДНК множества небольших “кусочков удачи” выживших предков. Выжило удачливое, с точки зрения генетики, меньшинство, а масса менее везучих индивидов погибла. В каждом поколении кто‐то проигрывает дарвиновский процесс, но любая отдельная особь является потомком только счастливчиков, составлявших меньшинство в предыдущих поколениях.

Послание, которое поступило с горы, содержит три пункта. Первый нам уже известен: нельзя вот так вдруг запрыгнуть наверх, скачкообразное упорядоченное усложнение невозможно. Второе – пути назад, то есть вниз, нет; популяция не может стать менее здоровой в расчете на то, что поправит дела позже. Третье – пик может быть не один, то есть одну и ту же проблему одинаково успешно можно решить разными способами.

Какой орган любого животного или растения ни возьми, возникает резонный вопрос – как постепенные изменения того или иного органа предков привели к его формированию. Иногда удается проследить этот процесс в череде относительно молодых ископаемых животных и растений. Самый популярный пример – эволюция трех слуховых косточек у млекопитающих, благодаря которым звук передается от барабанной перепонки к внутреннему уху с безупречным согласованием импедансов, если этот термин вам что‐нибудь говорит. Судя по ископаемым остаткам, эти косточки – молоточек, наковальня и стремечко – образовались непосредственно из трех соответствующих челюстных костей наших предков-рептилий.

Далеко не все находки палеонтологов так легко трактуются. Иногда о вероятных промежуточных вариантах можно только догадываться и приходится включать воображение, глядя на современных животных, то ли имеющих отношение к интересующей нас проблеме, то ли нет. В слоновьем хоботе нет костей, поэтому не сохранилось и окаменелостей, однако и без таковых нетрудно догадаться, что когда‐то он был обычным носом. Теперь же… впрочем, позвольте привести выдержку из книги Иэна и Ории Дуглас-Хэмилтонов “Битва за слонов” (Iain and Oria Douglas-Hamilton, Battle for the Elephants), перечитывая которую, я каждый раз тайком утираю слезы. В книге чередуются главы, написанные Иэном и Орией, и вот какую горестную картину “выбраковки” слонов, увиденную в Зимбабве, рисует Ория: