Видеозапись этой комедии – одно из вещественных доказательств в будущем суде над нашими жуликоватыми следователями. Перед Масляевой лежал лист исписанной бумаги, и она не таясь зачитывала ответы на вопросы розовощёкого Васильева. Во избежание ненужных импровизаций вопросы были, по сути, утверждениями. Масляевой предлагалось только подтвердить их истинность. Она подтверждала. Все её показания состояли из лжи и противоречий: события, имена, даты не желали складываться в правдоподобную историю. Сюжет написанного следствием рассказа в исполнении Масляевой сводился к тому, что она признавала незаконное обналичивание и присвоение части денег из бюджета «Платформы». Но, бедняга, делала это по принуждению. Правда, ни одного конкретного случая оказанного на неё давления Нина Леонидовна не вспомнила. Не смогла она также объяснить, каким образом я или Серебренников, не будучи её руководителями, не имея права проведения финансовых операций и не обладая никакими рычагами принуждения, могли руководить преступлениями, в которых она устало сознавалась. Какие из этих преступлений она совершила на самом деле, а какие выдумала вместе со следователями – я не знаю. Адвокат Масляевой задал единственный вопрос: принуждал ли кто-нибудь его подзащитную давать именно такие, а не иные показания. Никто, – солгала Масляева.

Через пять дней явилось подтверждение этой лжи. Как и всё, что предпринимали следователи, эта история сочетала в себе глупость с подлостью, драму с анекдотом. Меня снова повезли в СК. В этот раз – не большим автозаком-КамАЗом, а специально оборудованным микроавтобусом. В салоне, напротив вмонтированного видеорегистратора, за решёткой была устроена скамья во всю ширину; по обоим бортам – два крохотных стакана без окошек в металлических дверях, с двумя рядами просверлённых для воздуха отверстий. Сначала меня везли одного, затем на остановке попросили перейти в «стакан». Объяснили, что возьмут в машину женщину, возраст, здоровье и комплекция которой не соответствуют габаритам крошечного металлического отсека. В самом деле, даже мне, малорослому, с трудом удалось примоститься на узенькой деревяшке-табуретке, торчавшей из борта. Колени упирались в стенку напротив. Было трудно дышать. Кряхтя и охая, вошла невидимая мне соседка. Когда с неё снимали наручники, она заговорила с охраной. По голосу я узнал Масляеву. Доехали быстро. Я обрадовался, что теперь смогу размять затёкшее тело. Но нас не спешили выводить. Масляева причитала и жаловалась. Я молчал, не желая вступать в разговор с ней. Нина Леонидовна не догадывалась, что не одна в машине. Из доносившихся разговоров конвойных и охраны было понятно, что мы стояли перед воротами СК. И не мы одни. По неясной причине машины во двор не впускали. В голосах слышались раздражение и нервозность.

В душный салон вошёл кто-то грузный, заговорил с Масляевой. Это был следователь Павел Андреевич Васильев. Он сказал, что из-за каких-то спецмероприятий запланированные следственные действия сегодня не состоятся. Ответная реплика заставила меня обомлеть. Масляева, называя собеседника по имени-отчеству, прямо спросила, когда её отпустят под домашний арест. «Я сделала всё, что вы просили. Вы обещали. Когда?» Розовощёкий объяснял, что нужно немного потерпеть и ещё кое-что для него сделать. Масляева жаловалась, говорила, что больше не выдержит тюрьмы, просила не обманывать её. Я оказался нечаянным свидетелем внепроцессуального общения следователя с обвиняемой. Иначе говоря, преступного сговора с целью оклеветать других участников уголовного дела. Досудебное соглашение, подписанное Масляевой и следствием, не давало права вести непротоколируемые переговоры. И уж конечно не предполагало лжесвидетельства.

Забегая вперёд, скажу, что Масляева находилась в тюрьме ещё больше месяца. Не знаю, какие услуги она оказывала следствию до выхода под домашний арест и, очевидно, продолжала оказывать после.

Посоветовавшись с адвокатами, я направил в СК требование об отводе следователя Васильева. В МВД я потребовал расследовать обстоятельства происшествия, которому стал свидетелем, ведь, кроме прочего, этот эпизод грубо нарушал правила конвоирования. Прокуратуру я просил дать правовую оценку действиям следователя. Всем трём ведомствам, призванным блюсти закон и пресекать нарушения, я предложил изъять запись видеорегистратора, подтверждающую обоснованность моих жалоб. Из всех трёх я получил формальные отписки, утверждавшие, что всё происходило в рамках закона. И никто ни словом не обмолвился о том, была ли затребована и изучена видеозапись происшествия.

Когда к машине пыталась подойти беременная Юлия Лахова, ей не позволили это сделать и не разрешили передать мне бутылку с водой. Между тем в нагретом палящим солнцем металлическом салоне маленького автозака мы провели несколько мучительных часов. Нас так и не выпустили и без объяснений отвезли обратно в СИЗО. Позже стала известна нелепая причина происходившего: в тот день в дом № 2 в Техническом переулке приехал председатель комитета Александр Иванович Бастрыкин. Прежде мне казалось, что появление большого начальника вызывает в учреждении всплеск активности. В СК в тот день, напротив, наблюдался растерянный паралич. Судорожно принимались излишние меры безопасности. Рассказывали, что несколькими днями прежде генерал Бастрыкин спускался в лифте, куда неожиданно без сопровождения сотрудников вошли несколько посторонних. Случайные попутчики оказались адвокатами, покидавшими Комитет после допросов своих подзащитных. Генеральский гнев был страшен. Прикомандированную к Главному управлению следственную группу, проводившую расследование, расформировали и разогнали по местам прежней службы. Оказалось, что нарушение силовиками законов и собственных правил иногда наказывается, но только когда затрагивает интересы, страхи или причуды начальства.

Вспомнилось: «Моя милиция меня бережёт». В этом наивном заблуждении прошли детство и ранняя юность. С плакатов строго смотрел человек в погонах, обещая «надёжный заслон расхитителям социалистической собственности». Транспарант над каморкой участкового утверждал, что «милиция – слуга народа!». Бдительный Карацупа зорко стерёг границу. А девочка в красном галстуке поверх школьной формы обращалась к сверстникам с заявлением: «Пионер! Ты в ответе за всё!» С той поры много изменилось. Дядя Стёпа реинкарнировал в приговского «милицанера» и, наконец, в полицейского с Рублёвки. Чекисты, не меняя сути, многократно обновили аббревиатуру в названии своей конторы. Нарядные люди в латах и шлемах украсили московские улицы заграждениями. Да и сам, согласно общему закону, переменился я. А коричневая пуговка продолжала валяться на дороге, пока конкурирующие силовые корпорации не возродили доходный промысел по извлечению её из коричневой пыли. Пожилые учёные на лефортовских нарах, должно быть, не раз вспомнили стишки из своего детства: «Будь начеку, / В такие дни / Подслушивают стены. / Недалеко от болтовни / И сплетни / До измены».

Много лет назад мне довелось возглавлять одну государственную организацию. Обнаружилось, что незадолго до моего назначения была совершена афера – незаконно приватизированы несколько служебных квартир. Уголовный кодекс, как я теперь хорошо знаю, квалифицирует такие действия как мошенничество, то есть присвоение чужого имущества путём обмана. Я попытался вернуть необходимые организации квартиры. Бездействие в той ситуации означало бы сокрытие преступления. Прокуратура сообщила, что моё заявление передано органам, уполномоченным провести расследование. Каким именно органам – не уточнялось. С трудом удалось выяснить, что, выдержав положенные сроки на разных столах, заявление спустилось из городских структур в районные и наконец попало к участковому милиционеру. Там оно основательно залегло на дне какого-то долгого ящика. Закреплённая трудовым договором компетенция руководителя предусматривала мою ответственность за сохранность находившегося на балансе имущества. Я попросил помощи у профильного московского департамента, учредителя организации. С трудом вынудил руководителя подписать очередное заявление. Через несколько недель оно совершило тот же круг – от прокуратуры к участковому. Наконец участковый сообщил, что проведённое расследование не обнаружило признаков преступления.