Акела вернулся довольно быстро, сел в кресло у окна и задумался, не обращая никакого внимания на меня. Молчание как-то затянулось, и я решилась нарушить его:

– Мы кого-то ждем?

– Ждем.

И снова молчание.

– А кого ждем?

– Доктора.

И опять молчит. Меня это молчание выводило из себя – ему что, даже поговорить со мной не о чем? Боится, что я глупа, как пробка? Хотя… если судить по поступкам, то пробка – это комплимент…

Доктор, которого ждал Акела, приехал только через час. За это время я в полной мере ощутила, что такое нестерпимая боль. От обезболивающих таблеток я гордо отказалась, и Акела только пожал плечами:

– Дело хозяйское.

Доктор оказался маленьким, кругленьким, как шарик, китайцем с длинными висячими усами. Крохотный носик его украшало настоящее пенсне – как в старых фильмах. Одет он был в необъятный серый плащ, под которым оказалась серая рубаха, поверх – ярко-желтая жилетка в мелкую черную клеточку и серые же брюки, наплывавшие на тяжелые ботинки на толстой подошве. Видимо, огромная резиновая платформа помогала доктору казаться хоть на пять сантиметров выше. Самое забавное заключалось в том, что он почти не говорил по-русски.

Акела проводил его в мою ванную, где доктор долго плескал водой, а потом, выйдя ко мне, сел на край кровати и принялся сосредоточенно разматывать конструкцию, фиксировавшую перелом. Попутно он что-то комментировал, и Акела кивал головой. Удивление мое достигло апогея, когда и сам Акела начал отвечать доктору по-китайски. Они о чем-то долго спорили, доктор даже покраснел и стал напоминать помидор, но потом вдруг махнул пухлой ручкой и повернулся к саквояжу, который принес с собой. Оттуда появились бинты, с которых сыпался белый порошок, какие-то салфетки и пузырек из темного стекла. Акела крикнул Гале, чтобы принесла тазик, набрал в него воду и опустил туда бинты. Доктор же смочил салфетки густой черной жидкостью из пузырька, приложил к моей ноге и вдруг резко дернул ступню. Я взвизгнула и потеряла сознание, а когда очнулась, нога моя была упакована в белый гипсовый сапожок. Доктор же выходил из ванной, на ходу вытирая руки полотенцем. Акела снова что-то говорил по-китайски, и доктор кивал, а потом, повернувшись ко мне, поклонился, что-то пробормотал и вышел, прихватив свой саквояж и плащ.

– Я выйду, провожу, а ты постарайся за десять минут больше ничего себе не сломать, – бросил Акела, выходя за доктором из комнаты.

Это что же – он так и будет теперь подкалывать меня? Я долго не протяну, это же невыносимо…

Акела вернулся со стаканом апельсинового сока, протянул мне, а сам уселся в кресло. Я сделала пару глотков. Самое удивительное, что нога совершенно не болела – как будто гипсовый сапожок наложен просто так, а не потому, что там перелом.

– Почему нога перестала болеть?

Акела усмехнулся:

– Китайская медицина очень отличается от традиционной.

– А этот человек – он на самом деле китаец? – очевидная глупость, но вот вылетело. Акела растянул в улыбке губы:

– Нет, он в карнавальном костюме. Разумеется, китаец, очень хороший специалист, долго учился, много знает.

– А здесь чего делает? – Мне очень нравилось слушать голос Акелы, и ради этих звуков я готова была задавать самые глупые вопросы.

– Здесь у него салон. Иглоукалывание, массаж.

– А как он работает, если не говорит по-русски?

– У него есть переводчик.

– А… вы откуда знаете китайский?

– Выучил.

– А зачем?

Акела внимательно посмотрел на меня, и я почему-то съежилась:

– Ты что-то сегодня странно разговорчивая, Александра.

– Скучно просто…

Он понимающе кивнул:

– А-а, ну ясное дело. Теперь ни байка, ни гулянок, ни джина с тоником.

– Да я не пью вообще-то, – смутилась я, вспомнив пьяный дебош.

– И не начинай лучше – потом захочешь избавиться, да трудно будет.

– А вы пьете?

– Нет. Я закодировался.

– Как это?

– Ну, вшили ампулу мне такую – если выпью, могу умереть.

Ого… надо же, как интересно. Кто бы мог подумать…

– А раньше, выходит, пили?

– Выходит, пил, – вздохнул Акела. – Больше скажу – запоями. А потом понял: не брошу – сдохну под забором.

У меня внутри все свербело от желания узнать, почему же он пил, из-за чего. Не вязались у меня его образ и спокойствие с бутылкой и запоями. Папа одно время тоже крепко выпивал, но это случилось у него только единожды на моей памяти – когда он впервые заработал огромную сумму денег и вошел в совет директоров крупного банка. Вот тогда покуролесил… Это время я до сих пор вспоминаю как самое веселое, но и самое отвратительное в жизни.

Папа любил праздники на широкую ногу – чтобы все знали, что гуляет Ефим Гельман. Мог выписать из столицы какого-нибудь модного певца или группу, известную поп-диву или целый шоу-балет. Правда, не обходилось без эксцессов. Однажды во время новогоднего банкета, когда на сцене ночного клуба, принадлежавшего моему брату Славе, пел известный московский гастролер, папина изрядно поддавшая братва устроила такую пальбу в потолок из пистолетов, что обслуга начала спешно эвакуироваться, бестолково бегая по залу, а сам певец, прекратив горланить, шустро нырнул за ударную установку. Когда папа, вдоволь нахохотавшись, жестом остановил бурное проявление эмоций и восторгов, а певец смог покинуть сцену, я заметила, что его белые узкие джинсы впереди украсились подозрительным пятном на вполне недвусмысленном месте. Я с тех пор не могу удержаться от смеха, если вижу его по телевизору.

А потом отец пить перестал – так же резко, как и начал. В нашей семье появилось другое горе – жена старшего брата Славы Юлька. Очень красивая, стройная, с прекрасной фигурой, она выиграла какой-то конкурс красоты. Там-то ее и заприметил мой братец. Юля оказалась девушкой с запросами, и бедолага Славка из кожи вон лез, чтобы расположить к себе капризную красотку. Ему это удалось. Свадьба была такая шумная и многолюдная, что я не выдержала и попросилась домой, а папа потом долго вспоминал, как отлично отпраздновал женитьбу сына.

Но шумная свадьба, отдельная квартира, новенькая «Ауди» и поездка в Париж в качестве свадебного путешествия не сделали Славкину семейную жизнь счастливой. Через полгода оказалось, что Юлька выпивает. Сперва она делала это осторожно, по чуть-чуть – бокал вина за ужином, пара рюмок перед сном. Слава не придавал значения. Но потом Юля стала все чаще напиваться до беспамятства, прилюдно, на каких-то банкетах, приемах. Папа терпел, сцепив зубы, пока однажды она не дошла до такого, что свалилась лицом – я не преувеличиваю – в салат на банкете по случаю подписания какого-то важного контракта. Папа тогда вывел Славку из ресторана и крепко врезал ему по лицу, объяснив, что бить женщину не приучен, а за поведение жены должен отвечать муж.