Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видите ли, он был сильно реставрирован, — сказал Тони.
— Да, конечно, но сама атмосфера! Для меня это главное в любом доме. Какое благородство, какой покой. Но вы, разумеется, уже привыкли и не замечаете. Только когда переживешь настоящее горе, как я, начинаешь ценить такие вещи.
Тони сказал:
— К сожалению, Бренды еще нет. Она приедет на машине с леди Кокперс.
— Бренда мне такой друг, такой друг. — Княгиня скинула меха, расположилась на низком стульчике перед камином и вскинула взгляд на Тони: — Вы не будете возражать, если я сниму шляпу?
— Нет-нет… что вы.
Дженни швырнула шляпку на диван и тряхнула тускло-черной, круто завитой шевелюрой.
— Знаете, мистер Ласт, я вас сразу без церемоний стану звать Тедди. Вы не сочтете это за дерзость с моей стороны? А вы называйте меня Дженни. «Княгиня» слишком церемонно, правда? И наводит на мысль о шальварах и золотых галунах… Конечно, — она протянула руки к огню и наклонилась так, что волосы упали ей на лицо, — моего мужа в Марокко называли не князем, а мауляем[15], но для жены мауляя соответствующего титула нет, поэтому в Европе я называю себя княгиней… На самом деле мауляй, конечно, куда более высокий титул… Мой муж — потомок пророка по прямой линии. Вы интересуетесь Востоком?
— Нет, то есть да. Я хотел сказать, я очень мало знаю о Востоке.
— А для меня Восток полон неизъяснимого очарования. Вы должны туда поехать, Тедди. Я уверена, вам понравится Восток. Я и Бренде то же самое говорила.
— Вы, наверное, хотите посмотреть вашу комнату, — сказал Тони. — Скоро подадут чай.
— Нет, я останусь здесь. Меня так и манит свернуться клубочком у огня, как кошка, и если вы будете со мною ласковы, я замурлычу, а если жестоки — не замечу, совсем как кошка… Ну так как, мне мурлыкать, Тедди?
— Кхм… да… то есть, пожалуйста, если вам так хочется.
— Англичане такие мягкие и деликатные. Ах, как чудесно снова оказаться здесь среди них… среди моих дорогих соотечественников. Иногда, в такие вот, как сейчас, минуты, когда меня окружают очаровательные предметы нашей английской старины и милые люди, я оглядываюсь на мою жизнь, и она кажется мне кошмаром… Я вспоминаю о моих шрамах…
— Бренда говорит, вы сняли квартиру в одном с ней доме. Должно быть, они очень удобные?
— Вы англичанин до мозга костей, Тедди, вы стыдитесь говорить о личном, сокровенном… Знаете, именно этим вы мне и нравитесь. Я так стремлюсь ко всему надежному, безыскусному и доброму после… после всего, что я пережила.
— Вы тоже занимаетесь экономикой, как Бренда, или нет?
— Нет, а разве Бренда занимается экономикой? Она мне ничего не говорила. Поразительная женщина. Где только она находит время?
— Вот наконец и чай, — сказал Тони. — Надеюсь, вы не откажетесь от оладий? Почти все наши гости сидят на диете. А по-моему, оладьи из тех немногих вещей, что делают английскую зиму сносной.
— Англия просто немыслима без оладий, — сказала Дженни.
Она ела с аппетитом и часто облизывала губы, подбирая прилипшие крошки и подтаявшее масло. Капля масла упала ей на подбородок и сверкала и переливалась там, замеченная лишь Тони. Он вздохнул с облегчением, когда привели Джона Эндрю.
— Поди сюда, я тебя представлю княгине Абдул Акбар.
Джон никогда не видел настоящей княгини; он уставился на нее как зачарованный.
— А ты меня не поцелуешь?
Он подошел, и она поцеловала его в рот.
— Ой! — Он отстранился, стер с губ помаду, а чуть погодя сказал: — Какой чудесный запах.
— Это последняя нить, связывающая меня с Востоком, — сказала Дженни.
— А у вас на подбородке масло.
Она со смехом потянулась за сумочкой.
— Так оно и есть. Тедди, ну отчего вы мне не сказали?
— А почему вы папу называете Тедди?
— Потому что мы, я надеюсь, станем с ним большими друзьями.
— Чудна́я причина.
Джон пробыл с ними около часа и все это время зачарованно следил за Дженни.
— А у вас есть корона? — сыпал он вопросами. — А как вы научились говорить по-английски? А из чего это большое кольцо? А оно дорогое? А почему у вас ногти такого странного цвета? А вы умеете ездить верхом?
Она отвечала на все вопросы — иногда довольно загадочно и с явной оглядкой на Тони. Потом достала крошечный, сильно надушенный платок и показала Джону монограмму.
— Вот моя корона, единственная… сейчас, — сказала она. Она описала ему, какие у нее были лошади — лоснящиеся, вороные, с изогнутыми шеями, серебряные мундштуки в пене, на налобниках колышутся султаны, сбруя в серебряных бляшках, алые чепраки. — А в день рождения мауляя…
— А кто такой мауляй?
— Очень красивый и очень жестокий человек, — сказала она многозначительно, — в день его рождения вся конница съезжалась на большую площадь, лошади в самых красивых попонах, конники в лучших одеждах и украшениях, с длинными саблями. Мауляй обычно сидел на троне под высоким алым балдахином.
— А что такое балдахин?
— Вроде навеса, — сказала она уже недовольно и продолжала медовым голосом: — Конники мчались во весь опор по равнине, вздымая тучи пыли и рассекая воздух саблями, прямо к мауляю. У всех перехватывало дыхание, казалось, конники наедут на мауляя, но уже за несколько шагов, ну вот так, как ты от меня, они удерживали лошадей поводьями, поднимали их в знак приветствия на дыбы…
— Но так же не положено, — сказал Джон. — Это очень плохая выездка. Бен так говорит.
— Они лучшие конники в мире. Это всем известно.
— Нет-нет, не может быть, если они так ездят. Это самое последнее дело. А они туземцы?
— Да, конечно.
— А Бен говорит, что туземцы нелюди.
— Ну, он, наверное, имел в виду негров. А эти — чисто семитского типа.
— А это что такое?
— То же самое, что евреи.
— А Бен говорит, евреи еще хуже туземцев.
— Господи, мальчик, какой ты строгий. Я тоже когда-то была такая. Жизнь учит терпимости.
— Бена жизнь не научила, — сказал Джон. — А когда мама приезжает? Я думал, она здесь, а то я б лучше картину дорисовал.
Однако, когда за ним пришла няня, Джон сам, без приглашения, подошел к Дженни и поцеловал ее на прощание.
— Спокойной ночи, Джонни-лапочка, — сказала она.
— Как вы меня назвали?
— Джонни-лапочка.
— Как чудно́ вы всех обзываете.
Наверху, мечтательно помешивая ложкой хлеб с молоком, Джон говорил:
— Нянь, а княгиня очень красивая, правда?
Няня фыркнула.
— На вкус, на цвет товарищей нет, — сказала она.
— Она даже красивей мисс Тендрил, правда. По-моему, она красивее всех, кого