– Надо выкладываться до конца, Суив. До финального свистка. Без вариантов. У них там у всех что, грипп?

Затем она сказала, что ей так противно, что она больше не может смотреть, и она переключила телевизор на викторину.

Один час почти истек. Как раз когда я собиралась подняться наверх, чтобы сказать об этом маме, я услышала, что она спускается по лестнице. Она вошла в гостиную, делая вид, что нервничает, и сделала реверанс перед нами с бабулей, а затем протянула мне свои листочки. Она опустила голову и смотрела в ковер, когда отдавала их мне.

– Миледи, – сказала она. – Как вы просили. Я благодарна вам за проявленное снисхождение. Простите меня.

Затем она, пятясь, вышла из комнаты, а Горд свисал с ее живота и почти доставал до ковра. Сработал таймер.

– Плевое дело! – сказала бабуля. Я спрятала улыбку за мамиными листочками.

Я дала бабуле ее семь тысяч вечерних таблеток. Через два дня мне нужно будет обновить некоторые из рецептов в аптеке. Я вошла в ее комнату и поставила у ее кровати воду в стакане из тонкого стекла, а нитроспрей на прикроватной тумбочке подвинула поближе – но не слишком близко, чтобы она не опрокинула его во сне. Я положила ее мобильный телефон с моим номером рядом с кроватью и убедилась, что он заряжен. Я вернулась в гостиную, чтобы пожелать бабуле спокойной ночи. Я наклеила нитроглицериновый пластырь на самую толстую часть ее руки, чтобы весь тротил как следует впитался. Я попросила ее выпить стакан воды перед сном, хотя знала, что она этого не сделает. Она говорит, что получает воду из кофе. Я попросила ее воспользоваться зубной нитью, потому что это помогает предотвратить сердечные приступы. Она засмеялась. Она сказала, что это шикарно. Она хотела крепко обнять меня.

– Прими свою человечность, бабуль, – сказала я. Я прошептала это в ее жир. Я сказала ей, что завтра помогу ей принять душ и что мы можем намылиться дорогим маминым итальянским гелем для душа. Мама не заметила бы, потому что слишком занята тем, чтобы сходить с ума. Бабуля сказала, что очень меня любит.

Я отправилась в свою комнату читать мамино письмо.

«Дорогой Горд.

Пока что ты – часть меня. Твоя жизнь зависит от моей. Пока что твой мир мал, но скоро… так, слушай… я актриса, а не писательница. Суив дала мне задание написать тебе это письмо, но я просто не знаю, что сказать. И у меня тут дедлайн… То есть я знаю, что хочу тебе однажды сказать, но не хочу писать об этом тут. Почему мне не хочется писать письма? Моя сестра, твоя тетя, она уже умерла, просила (умоляла!) меня писать ей письма, а я не писала. Почему я не писала эти гребаные письма? Помню, я однажды читала интервью с одной писательницей, и она сказала, что пишет вопреки смерти, что само это действие – письмо, рассказывание истории – то есть каждый раз, когда она пишет рассказ, она побеждает свою собственную смерть. Ее не волновало непостоянство. Ей было все равно, читает ли кто-нибудь ее рассказы. Она просто хотела записать их, чтобы освободиться. Горд, ты – история внутри меня. Ты – мое все, парень. Каждая радость, каждое горе, каждая шутка, каждая печаль, каждая свобода, каждая сладость, каждая ярость, каждое унижение, каждая борьба, каждая безмятежность, каждая возможность, которая когда-либо существовала. Могу ли я навсегда удержать тебя внутри себя? Я бы этого хотела. Так же как я хотела бы остаться внутри моей матери! (Бабушка. Я очень надеюсь, что ты встретишь ее, но… думаю, прямо сейчас ее жизнь поддерживают только достижения в области химии.) Ну, в некоторые дни. В многие из дней. Я имею в виду, что я часто хотела бы остаться внутри нее, а не в этом мире. Этот мир, парень… ты должен знать, кто ты. Знать, что ты любим. Знать, что ты силен. Я же не писательница! Запомни эти слова. „Они могут меня убить, но они не могут меня напугать“. Это сказал твой прадедушка. За свободу приходится платить, Горд. Мужчины, которые в других отношениях разумны и респектабельны, съезжают с катушек, когда женщины пытаются освободиться. Они теряют берега и теряют всякий стыд. Они бросают младенцев и навсегда уезжают в Сибую. Они крадут твой паспорт и держат тебя в Албании. Они начинают издеваться над тобой, когда ты отказываешься раздеваться. Они претендуют на авторские права за твою работу и крадут твои гонорары. Они говорят своим друзьям, что ты сошла с ума, и отправляют тебе гугл-карту, на которой указан твой дом, обведенный в кружок прицела. Они будут требовать твою зарплату. Они будут постоянно пытаться наебать тебя во что бы то ни стало. Прошлой ночью мне приснился сон, что я запланировала три интервью в нашем доме в Торонто и забыла о каждом из них. Все интервьюеры прибыли одновременно. Я нашла предлог, чтобы пойти к своей машине, взять что-то с заднего сиденья. Интервьюеры сказали, что пока они ждут, они быстренько перекрасят мою лестницу. Я выбежала из дома. Я села за руль и поехала, но потом оказалась на стоянке и не смогла найти парковочный билет, чтобы проехать через деревянный шлагбаум. Я решила его снести. Тут же рядом со мной на переднем сиденье появилась молодая девушка. Я сказала ей: „Ну, похоже, ты едешь со мной. Хочешь быть моей подругой?“ Она быстро ответила „нет“. Перед ее ответом не было паузы. Я была опустошена, зла и полна решимости больше чем когда-либо сломать шлагбаум. После этого, болтаясь по городским улицам, я пыталась проверить электронную почту на мобильном телефоне. Я не смогла заставить ее работать. Я почему-то видела электронную почту всех, кого знала, но не свою собственную. Я передала свой телефон девушке, той, которая определенно не хотела быть моей подругой, и умоляла ее починить мой телефон, чтобы я могла проверить электронную почту. Она с усмешкой схватила мой телефон, быстро нажала одну кнопку и вернула его мне. Это сработало. Она была такой пренебрежительной. Я была очень благодарна, но встревожена.

Копы отвезли меня в больницу на заднем сиденье полицейской машины и высадили у отделения неотложной помощи, а огромный мускулистый парень со свистком на шее, работавший в психиатрии, показал мне мое новое жилье – это была белая комната, в которой не было ничего, кроме сливного отверстия в центре