Владимир закатил глаза от наслаждения, его ноздри трепетали. Лушка старалась от души. Она, то глубоко заглатывала фаллос, то быстро, многократно и нежно проводила языком по его разбухшей головке. Щекотала кончиком языка уздечку, предано, как собака, заглядывая в глаза обожаемому барину. Было видно, что Лукерья Потапова в этом деле не новичок, а опытный мастер. Владимиру нравилось, как Лушка обрабатывала языком его плоть, он хотел было разрядиться в горячий сосущий рот, но в последний момент передумал. Вытащив член, он подошел к Лушкиному заду и, взяв полотенце, осушил ее промежность.

– Что я больше всего люблю, так это вид того, как у похотливых самок льется семя из всех растянутых щелей, – сказал он.

С этими словами, он пристроился к анусу Лушки. У нее уже не было кляпа, и она к удивлению Глаши, не кричала от боли, а во все горло сладострастно стонала, поощряя хозяина встречными подмахивающими движениями. Она с силой насаживалась на толстенный ствол.

– Да, да, да, так, господин мой, посильнее, – извиваясь, орала она.

Глаша сидела с красным от ревности лицом. Продолжалось это довольно долго, пока Владимир, рыча и ругаясь матом, не кончил. Лушку уже всю било, как в лихорадке. Задница ее продолжала поступательно двигаться в ожидании нового гостя. Игнат подошел и окатил ее ковшом холодной воды, чтобы остудить пыл. Казалось, Лушкиной утробе надобен полк бравых солдат для дальнейшего удовлетворения безграничных потребностей.

Игнат отвязал Лушку от скамейки, освободил ее руки и ноги. Она распрямила круглую спину и, кокетливо поглядывая на двух самцов, поглаживая себя по затекшим рукам и ногам, потянулась и картинно зевнула.

– Ну, я тогда пошла, че ли, али нет?

– Нет, постой немного, – сказал ей Владимир, – ты сейчас мне сделаешь еще одно дельце. У нас тут барышня вся в соку сидит, уж терпежа ей нету. А я ее сегодня нарочно не трогаю, берегу для особого случая. А барышне-то нашей уж очень плохо стало. Правда, Игнат?

– Сущая, правда, – ухмыляясь, ответил приказчик.

– Ну, и чего я сделать должна? – притворно спросила Лукерья. – Я-то, тут причем? – ее колючий взгляд с усмешкой прошелся по бледному лицу Глафиры.

– Не прикидывайся глупой. Сама знаешь: язычок-то тебе для чего ловкий? Ты потрудись, а мы посмотрим.

Лушка, ревностно разглядывая Глашу, все же подошла к ней вплотную и резко опрокинула ту на спину. Потом сильным движением, как у мужчины, она взяла Глашу за бедра, руки притянули ее к краю кровати. Встав на колени перед бедрами Глаши, она задрала повыше тонкую нательную рубашку. Обнажив девушку, сильно раздвинула ее согнутые в коленях, дрожащие ноги.

Оба мужчины, стоя напротив, с интересом наблюдали за происходящим. Глаша попыталась прикрыть рукой пушистый лобок, но Лушка грубо прикрикнув на нее, резко убрала ей руки. Наклонившись над распухшей и мокрой промежностью Глаши, Лушка стала умело обрабатывать ее языком. Глаша почувствовала на себе горячее дыхание этой деревенской «матерой самки». Та же, то лизала промежность широким движением языка, то слегка щекотала ее, раздвигая лепестки нежной плоти, то нежно покусывала. Она даже умудрилась, раздвинув Глашины ноги, войти длинным языком в узкую норку и поработать в ней, словно членом. Глаша вся текла и извивалась от этого неописуемого удовольствия, и наконец, кончила с таким глухим гортанным криком, что вся компания была удивлена: как столь нежное создание может издавать такие грубые и сладострастные звуки.

На дворе уже стояла глубокая ночь, когда все четверо вышли из бани. Было по ночному свежо и тихо. Лишь где-то вдалеке брехали деревенские собаки. Большая желтая луна серебрила гладь старого пруда, и казалось, что по этой лунной дорожке можно перейти по воде на другой берег. Легкий ночной ветерок слегка перебирал длинные ветви плакучих ив, и поводил едва заметной рябью поверхность тихой воды. Глаша невольно залюбовалась всей этой сказочной ночной красотой. Лукерья Потапова, наскоро попрощавшись со всеми и, подоткнув подол широкой с оборками юбки, ловко обходя кусты, поспешила напрямую к своему дому.

Владимир и его приказчик задержались на крыльце бани и разговаривали о своих хозяйственных делах и планах на завтрашний день. Глаша почувствовала себя лишней, и тихонько свернула на тропинку, которая вела к усадьбе. На нее никто не обратил внимания, никто не окликнул, чтобы проводить до дому. Было немного обидно и страшно идти ночью одной. Хотелось, чтобы Владимир Иванович догнал и обнял за плечи. Страх постепенно проходил, луна светила так сильно, что виден был каждый куст и каждая травинка. Девушка побежала по тропинке чуть быстрее. В саду с переливами запел свою любовную песню соловей, заражая все кругом сладким ядом своих трелей. Ночные шорохи и запахи сада так очаровали Глашу, что она остановилась и глубоко и счастливо вздохнула полной грудью этот упоительный ночной воздух. Молодая горячая кровь стучала где-то у висков так громко, что казалось: кто-то шепчет на ухо, страстные слова любви.

Раннее летнее утро ворвалось суетливыми жизнерадостными звуками и запахами в чуть распахнутое окно Глаши. На дворе были слышны неспешные и по-деревенски обстоятельные разговоры крепостных работников, металлический скрип колес, стук дубовых дверей. Словом, все те звуки, которыми наполнялся двор барской усадьбы каждое утро. Запах скошенной травы смешивался с по-детски знакомым и таким далеким ароматом кипяченого молока и горьковатым запахом кофе. Глаша проснулась и, быстро соскочив с постели, накинула легкий халатик. Все тело заполняла какая-то тугая, звенящая и кипящая молодая сила. Наскоро перекрестившись на образа, она присела к зеркалу расчесать гребнем длинные, пшеничного цвета волосы. Косые и яркие солнечные лучи играли искрами в волосах. Глафира Сергеевна поглядела в зеркало и осталась довольна свежим видом: фиалковые, словно промытые глаза, в обрамлении густых черных ресниц сияли так ярко, щеки розовели, а сочные губы были наполнены томной негой. Она с удовольствием подумала о том, что все это, всю молодость, а заодно и саму жизнь готова подарить своему ненаглядному Владимиру.

Подумала, но тут, же осеклась: «Опять я в облаках летаю, опять надежды мучают меня? Ведь, только вчера я имела возможность убедиться, что Вольдемар совсем не тот, за кого себя выдает. Он оказался настолько порочным человеком… Кто он? Отступник? Молокан? Адамит или содомит? Господи, какие все ужасные названия. Скорее всего, он просто заблудший человек. И надобно ему помочь. Ведь он хороший, только запутался из-за учености своей. Вот и подражает, бог знает, кому… Ведь он, по сути, одинок… Я никогда его не брошу и выведу на светлую дорогу. Я поведу его к батюшке исповедаться и принять Святое Причастие. Он отвыкнет от порочных наклонностей. Мы поженимся и станем любить друг друга». Вдохновленная этими мыслями, она решительно встала и нервно заходила по комнате.

«Надо, как можно быстрее, отвести его в нашу церковь. Я сегодня же пойду с ним». Но какой-то негромкий, но въедливый и гнусный голосок внутри нее, сначала невнятно, потом все громче забубнил «другую песню»: «К батюшке пойдем, но не сегодня… Нечего спешить… Посмотри, как ты спела и хороша. Ты создана для чувственной любви. Вспомни, как тебе вчера было хорошо. Вспомни, как ты таяла от вида совокуплений. Вспомни, зуд внутри лона своего. Вспомни, Лушкин язычок. В следующий раз все будет еще интересней. Ты познаешь неземное блаженство в его руках. Глупо – отказываться от такого счастья».