Казалось бы, этот вопрос можно считать решенным, однако, согласно Б. И. Додонову [1978], эмоция выступает и в функции оценки, и в функции ценности, когда человек стремится непосредственно к переживанию. В последнем случае сами эмоции являются мотивом, «притягивающим» субъекта к деятельности. Выше мы говорили о способности эмоций влиять на породившие их потребности и на прогнозирование возможности их удовлетворения. Соответственно весьма велика роль эмоций в трансформации потребностей человека, в организации их личностной иерархии. Положительные эмоции будут поощрять и поддерживать те потребности, которые сопровождались ими. Отрицательные эмоции, возникшие в связи с хронической неудовлетворенностью определенных потребностей, нередко приводят к замещению этих потребностей мотивами первой (положительно окрашенной) группы. Так, человек, мучимый неудовлетворенностью присущих ему потребностей (некоторые из этих потребностей он может и не осознавать), обращается к алкоголю — источнику столь легко достигаемого удовольствия.

Но самостоятельная ценность эмоций, их способность мотивировать поведение в любом случае оказываются иллюзией. Стремление к «переживанию положительных эмоций» не в состоянии объяснить, почему данный человек стремится именно к такому, а не иному источнику удовольствия, радости, счастья. Это понял уже Зигмунд Фрейд, призывая искать движущие силы человеческого поведения «по ту сторону принципа удовольствия». Когда Б. И. Додонов классифицирует «эмоциональную направленность личности» как стремление к переживанию альтруистических, коммуникативных, глорических и т. п. эмоций, он лишь констатирует ориентацию субъекта на преимущественное удовлетворение тех или иных потребностей.

Такой же иллюзией оказывается и стремление к переживанию отрицательных эмоций ради них самих («Я жить хочу! хочу печали» — Лермонтов). Этот крик души поэта вызван ощущением отсутствия у его лирического героя значительных и вдохновляющих жизненных целей. Познание смысла, назначения своего существования есть важнейшая человеческая потребность. «Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы» (Достоевский). Наличие не только положительных, но и отрицательных переживаний свидетельствует субъекту о том, что он обладает желаниями, стремлениями, целями, то есть что он живет достойной человека жизнью. Нельзя же лирического героя Лермонтова понимать буквально: не всякой жизнью удовлетворится он и не любой печали он страждет. Точно так же за стремлением к опасности, к риску кроется не просто тяга к отрицательным эмоциям, но сложнейшая система потребностей социального самоутверждения наряду с особой потребностью преодоления препятствий, которую принято называть волей.

Тезис о самоценности эмоций, об их способности мотивировать поведение уводит исследователя от необходимости анализа того, что прячется за эмоциями и что является самым главным в современном человекознании — от анализа сферы потребностей и мотивов.

Мы рассмотрели ряд наиболее типичных критических замечаний в адрес информационной теории эмоций. Встреча с фактами, противоречащими теоретической концепции, — чрезвычайно важное событие, побуждающее развивать и совершенствовать теорию или расстаться с ней, если новые факты опровергают теорию в целом. На протяжении пятнадцати лет я и мои сотрудники буквально охотимся за такими фактами, выискиваем их в научной литературе и в жизни. К сожалению, сколько-нибудь существенных противоречий нам пока найти не удалось, как не удалось найти и теорий, способных более четко и аргументированно ответить на вопрос о закономерностях, внутренней организации, функциональном значении эмоций.

В настоящее время информационная теория эмоций не имеет конкурентоспособных альтернатив.

Мы не ставим себе целью дать обзор всех изученных в настоящее время физиологических сдвигов, сопровождающих эмоции человека и высших животных. Такие обзоры нетрудно найти в литературе (см., например, Д. Б. Линдсли [1960]). Мы остановимся только на изменении тех физиологических функций, динамика и механизмы которых стали более ясны благодаря информационной теории эмоций.

Закономерности сердечно-сосудистых сдвигов, сопровождающих эмоционально окрашенные реакции человека и животных, могут быть понятны только в том случае, если мы будем рассматривать эти сдвиги в качестве вегетативных компонентов целостных поведенческих актов. Регистрация артериального давления при стимуляции различных структур гипоталамуса у кроликов показала, что каждой поведенческой реакции животного соответствует свой характерный тип изменения давления в сонной артерии. Ориентировочно-поисковое поведение сопровождается медленным нарастанием давления с большим латентным периодом после начала стимуляции. Короткий латентный период, за которым следует крутой подъем артериального давления, характерен для агрессивно-оборонительных реакций, а снижение давления соответствует состоянию общего угнетения подопытного животного, поведению пассивно-оборонительного типа [Козловская, Вальдман, 1972].

Наблюдения такого рода послужили основанием рассматривать изменения функций сердечно-сосудистой системы при эмоциях в качестве энергетического обеспечения предстоящей или наличной двигательной активности. Однако свести приспособительное значение эмоций к вегетативно-энергетическому «обслуживанию» работающих мышц не представляется возможным. Выраженные изменения вегетативных функций наблюдаются и при тех видах двигательной активности, которые не сопровождаются вовлечением нервного аппарата эмоций. Более того, вегетативные сдвиги при эмоциях, как правило, носят избыточный характер, явно превосходят реальные энергетические траты. Предстоящее ответственное соревнование вызывает у спортсменов более сильные вегетативные и гормональные сдвиги, чем тренировочные упражнения с физической нагрузкой, превосходящей те усилия, которые спортсмен развивает во время соревнований. В состоянии непосредственной готовности к физическому напряжению минутный объем крови возрастает у ватерполистов на 66 %, а у стрелков на 22 % по сравнению с фоном. Ситуация соревнований повышает минутный объем соответственно до 85 и 74 % [Дашкевич, 1970].

Можно зарегистрировать сильнейшие вегетативные сдвиги при эмоциональном напряжении, вообще не связанном с физическими усилиями. У переводчиков-синхронистов частота сердечных сокращений подчас достигает 160 уд./мин, в то время как значительная физическая нагрузка (60 подскоков за 30 с) вызывает у тех же лиц учащение пульса, не превышающее 145 уд./мин [Каримова, 1968]. Чувствительным показателем эмоционального напряжения служит амплитуда зубца Т электрокардиограммы, изменения которой меньше зависят от физической нагрузки, чем частота пульса [Фролов, Свиридов, 1974; Русалова, 1979]. По мнению Панча и Кинга, эти изменения преимущественно отражают симпатическое влияние на сердце, в то время как частота сердцебиений регулируется активностью двух отделов вегетативной нервной системы [Punch, King, 1976].

На рис. 13 представлены изменения величины |3, полученной при аппроксимации нисходящего участка зубца Тколоколообразной кривой (см. Фролов и Свиридов [1974]), до начала тренировки на центрифуге, непосредственно перед экспериментом и при ускорении, равном 3 и 5 единиц. Для сравнения на том же рисунке представлены изменения величины интервала R — R также в процентах к исходному фону. В момент предстартового состояния показатель |3 заметно возрастает, а в дальнейшем при перегрузках 3 и 5 единиц меняется мало. Частота пульса монотонно увеличивается на протяжении всего эксперимента. Эти данные свидетельствуют о том, что амплитуда зубца Т может служить показателем эмоционального напряжения даже в условиях действия перегрузок (разумеется, в определенных пределах), когда частота сердцебиений перестает быть индикатором одной лишь степени эмоционального напряжения субъекта.