— Диссертацию, — с улыбкой признался я. — Хочу доктором наук стать.

— У тебя же и так хорошо всё, зачем тебе ещё и это? — удивился царевич.

— У меня хорошо, — согласился я. — А вот у науки без моего ценного в неё вклада — не очень. Решил вот восполнить.

Посмеялись, так, без особого задора. Вошёл Смолин, принёс бутылку и два бокала, поставил, разлил с чёткостью и аккуратностью, которую бы по достоинству оценили и у Деливиретта, поклонился и вышел. Всё молча, зато с таким достоинством и почтением, что даже царевич проникся.

— Это и есть тот самый Смолин? — спросил он, когда мой дворецкий нас покинул.

— О, даже ты слышал? — удивился я. Да, с царевичем мы были на ты, причём по его же инициативе, но только наедине. На публике в неофициальной обстановке я имел привилегию именовать его по имени-отчеству, без титула, а в официальной — сами понимаете.

— Слышал, — кивнул царевич, — но видеть не приходилось. Но хорош!

— Хорош, — согласился я. — Дорог, но хорош. Ладно, Бог с ним, со Смолиным. Давай-ка выпьем, да рассказывай, с чем пришёл.

— Ты же помнишь анекдот, как некая дворянка Ташлина застрелила вора из твоего карабина? — спросил царевич, когда мы отдали должное вину, что делали у моего тестя.

— Помню, — ответил я. — Только не она стреляла.

— А кто? — удивился царевич.

— Муж. Он на самом деле никуда не уезжал, прятался от карточных долгов, — кратенько изложил я ту самую дурацкую историю.

— Даже так? — на этот раз особого удивления я у царевича не заметил. — Может, и что Ташлина безвестно пропала, тоже знаешь?

— Знаю, — ответил я.

— А откуда, если не секрет? — удивление сменилось интересом.

— Её брат, поручик Фильцев, состоит порученцем при генерале Бервальде, — не стал я скрывать.

— А, мудрец в мундире, — царевич употребил прозвище, коим за глаза именовали генерала Бервальда. — Стало быть, не зря брат послал меня к тебе…

Братьев у Леонида было трое, но в данном случае он, надо полагать, имел в виду самого старшего — нашего царя и государя Фёдора Васильевича. А предвидение-то, гляди-ка, не обмануло… Оно, конечно, и раньше не обманывало, но уж больно необычно в этот раз проявилось.

— Губные Ташлину ищут, — поведал царевич. — Уже и на молитвенное розыскание в Иосифо-Волоцкую обитель подали…

— Кто подал? — вклинился я. — Сам Ташлин или губные?

— То-то и оно, что губные, — недовольно проворчал царевич. Так, а это уже интересно… Очень и очень интересно.

— Боярин Висловатов большой радости от того, что сыск будут проводить губные, не выказывает, — продолжал царевич, — говорит, если за Ташлиным что и найдётся во всём этом, всё одно не стоит губным в дела Палаты свой нос совать, да и огласка у них может случиться, а на такое он идти никак не желает.

Хм, что же такого в Палате государева двора может быть интересного, что её главноначальствующий не хочет видеть в своём ведомстве губных? Вслух я, однако, спросил другое:

— А если искать Ташлину будет Палата тайных дел?

— Этим сыск поручать уже и сам брат остережётся, — усмехнулся царевич. — Между боярином Висловатовым и князем Свирским не то что приязни особой нет, там целая стая чёрных кошек пробежала. И потому никакой беспристрастности при таком розыске даже близко не будет. У тайных и Ташлин виноват окажется, и сам боярин Висловатов, и ещё кто-нибудь, да не один и не двое.

Таких подробностей взаимоотношений главноначальствующих палатами я не знал. Впрочем, о Палате тайных дел вообще мало кто и мало что знал — такая уж у них служба.

— Палата Государева надзора? — предложил я последний вариант.

— Эти же сами по себе только с бумагами разбираются, — царевич даже руками развёл. — Если настоящий розыск, то к губным или военным своих посылают.

Ну да, по себе знаю, был недавно именно таким посланцем. [1] И, кажется, я сообразил, к чему клонит царевич. Но пусть лучше сам скажет. Точнее, передаст слова царя, ясно же, что именно царским посланцем Леонид ко мне и явился.

Пользуясь заминкой в разговоре — царевич, должно быть, обдумывал, в каких словах передать мне царскую волю — я снова присмотрелся к своему гостю. Было у меня такое развлечение — искать в Леониде сходство и различие с его царственным братом и каждый раз находить что-то новое.

Должен сказать, наружным сходством самый старший и самый младший из братьев не отличались. Царь у нас среднего роста, царевич Леонид заметно повыше. Сложение у государя Фёдора Васильевича плотное, Леонид же Васильевич худощав. Волосы у обоих русые, но у царя они светлее, а у самого младшего царевича темнее. Царь носит усы и бороду, царевич — только бакенбарды, и то небольшие. Впрочем, успеет ещё отрастить, двадцать лет всего Леониду Васильевичу, я и то на три года старше. Лицо Леонида, в противоположность правильному овалу лица царя, было более круглым. И завершалась разница в облике братьев мундиром. Если царь в повседневности носил мундир Стремянного Гренадёрского полка, то младшего из царевичей я всегда видел исключительно в мундире Стремянного Сапёрного батальона, как это имело место и сейчас.

Но родство никуда не денешь, и некоторое сходство между царём и моим гостем их родственную связь показывало. С первой нашей с царевичем встречи я заметил, насколько его манера держаться похожа на ту, что была присуща царю. Тут, правда, трудно судить, в какой мере эта схожесть обусловлена родством, а в какой стремлением младшего брата подражать старшему, но саму схожесть это никак не отменяло. У обоих была похожа форма носа, глаза, серые у царя и серо-голубые у царевича, были почти одинаково посажены, и вот буквально несколько секунд назад я поймал себя на том, что мне казалось, будто и форма ушей у братьев одна и та же, или, по крайней мере, очень похожа.

— Брат велел спросить тебя, — так, а вот, похоже и переход к делу, — не взялся бы ты не столько искать Ташлину, с тем и губные справятся, а монахи тем более, сколько выяснить, какое касательство имеет приказной советник Ташлин к её исчезновению?

Тут настала уже моя очередь задуматься. Да, у меня диссертация,