Когда фигура старика, соткалась из голубой паутины, я с облегчением выдохнул:

— Наконец-то, дядя.

Тот лишь сморщился, услышав ненавистное обращение:

— В космосе нет часов, Квинт?

Только сейчас я опомнился и взглянул на часы — глубокая ночь. Старик спал — я попросту вытащил его из постели. И он сделал мне большое одолжение, поднявшись.

— Прости, Варий, я не подумал.

Тот лишь кивнул:

— Давай без предисловий. У стариков большие проблемы со сном. Что случилось?

Он прав — было бы наглостью тратить время его сна на расшаркивания:

— Я только что получил известие от Огдена. Невий устроил очередную пьянку, и принц Эквин покинул наш дом в очень дурном расположении. Причина неизвестна. Надеюсь, пустяк между юнцами, но Невий никогда не признается. Нельзя оставлять это просто так. Сам понимаешь — наследный принц. Даже пустяк может разрастись до устрашающих размеров.

Варий лишь кивнул, прикрыв веки. Он уже знал, что делать — «насторожить свои уши» во дворце. Я никогда не знал, кто эти «уши» и сколько их. Впрочем, было плевать, когда это работало. Я уже понимал, что Варий сейчас не ляжет спать.

— Подумай хорошенько, Квинт. Если не найти управу на мальчишку — он превратит в пепелище весь наш дом. Наследник. Только другой наследник. Только это способно его образумить. Засранец тщеславен. Только страх все потерять поможет сдержать его. Я отключаюсь. Доброй ночи, Квинт.

Виски едва ощутимо заломило — только этого не хватало. Только не сейчас. Не здесь.

Неужели Варий прав? Снова. В сотый, в тысячный раз. Его сосредоточенные голубые глаза теперь преследовали меня. Поблекшие, будто вымерзшие в вечных льдах. Поджатые губы, залегшие такой знакомой складкой. Как у отца. Они были похожи, почти как близнецы, отец и Варий. Но один всегда оставался тенью другого. Прямой открытый отец и мягкий осторожный, вечно болеющий Варий. Мнимо болеющий, большей частью. Именно поэтому один из них мертв, а другой все еще здравствует. Отец не успел поседеть, но глядя на дядю, я будто наблюдал, как бы тот менялся с годами. Я будто видел отца, говорил с ним. И тот мне отвечал.

Старый хитрец… Он знает все. О моей жизни. Обо мне. О той истории, которую я поклялся вычеркнуть из памяти. Но он смотрел на меня, тогда, когда я приходил в последний раз, и я замечал, как пляшут знакомые искры в его глазах. Он уловил сомнение. Понял, что меня удалось качнуть. Едва заметно. Но, все же, удалось. Можно не сомневаться — он заметил все. И сейчас лишь продавливал, считая это решение искренне верным. И, вспоминая о той девчонке, я снова и слова слышал голос Вария, окрашенный сладострастными медовыми нотками. О… старый притворщик все додумал. Представил в красках и насладился. Это он любит даже больше, чем нужно.

Его совет был не так плох. Возможно, даже хорош, разумен, как тактический ход, но… А в чем, собственно, это «но»? Я уже давно не мальчишка, не тот тонкодушный юнец, которым был. Рабыня — не жена и не любовница. Вещь. Когда вещь становится ненужной — от нее избавляются. Даже самые редкие и красивые вещи порой надоедают. Так бывает.

Это просто. Главное, никогда не забывать, с чем имеешь дело.

Кажется, ее зовут Лелия… Имя перекатывалось на языке, как сладкий леденец. Такой, который пахнет фруктами и цветами. Лелия… почти как лилия с сиурского побережья. С тонкими белыми полупрозрачными лепестками и необыкновенным ароматом, который проникает куда-то в мозг и будто звенит. Мать любила украшать сиурскими лилиями свои покои. Мне с детства знаком этот запах.

Перед глазами возникло ее тело. Белое, почти совершенное. Почти, потому что совершенству нет предела. Совершенство недосягаемо, как истинное спокойствие. Нежные гармоничные линии, естественная природная мягкость. В ней была мера. Ребенок от такой рабыни должен быть красив… У Невия хороший вкус… но это всего лишь рабыня. Имущество. Вещь. И вещь должна занимать меня не больше, чем вещь. Но я снова и снова вспоминал ее лицо. Красивое лицо. Необыкновенно красивое… Фиалковые глаза в обрамлении густых длинных ресниц, нежные щеки, приоткрытые чувственные губы. Мягкие и свежие. Их хотелось целовать. Мне впервые хотелось целовать рабыню. Почти впервые… Мысль о том, что ни один мужчина не обладал ею, рождала внутри что-то томительное, и я был рад, что вчера не поддался сиюминутному порыву. Околдовывало другое. Она была лишена привычного пошлого вызова, который отличает обученных наложниц. Даже их стеснение — лишь игра. Вчера я видел трепет. Неподдельный. И эта естественность ворошила в моей памяти давно забытые ощущения. Ненужные. Непрошенные. Разрушительные. Но они, вопреки желанию, захлестывали меня с головой.

Я дрожала, когда выходила на свет вслед за Гаар. Просто тряслась, не ощущая ни рук, ни ног. Отчетливо слышала стук собственных зубов и не могла это остановить. Тело не слушалось. Лампы слепили так, что я зажмурилась, а потом просто не решалась открыть глаза, боясь увидеть Невия. Наконец, отважилась — передо мной стоял управляющий. Лицо посерело, блеклые брови нахмурены, губы залегли скорбной дугой. Он долго смотрел на меня, будто пытал взглядом, как каленым железом, наконец, легко коснулся моего плеча и молча проводил на кушетку у стены. Я села, съежилась, изо всех сил кутаясь в одеяло. Я не понимала, чего ждать.

Огден сосредоточенно пожевал губу, о чем-то задумавшись, будто вспомнив, кивнул Гаар:

— Можешь идти. И, полагаю, ты помнишь, что должна держать язык за зубами? Если только я узнаю, что ты проболталась…

Гаар поспешно кивнула и смиренно склонила голову:

— Конечно, господин управляющий. Никто ни о чем не узнает. Можете быть спокойны.

Огден махнул рукой:

— Иди! Возвращайся в тотус.

Когда за Гаар закрылась дверь, другая дверь, я огляделась. Помещение походило на склад. Вдоль стен — высокие стальные стеллажи с барахлом. Что-то, похожее на стремянки, свалено в углу. Кажется, мы были где-то на техническом этаже.

Управляющий долго молчал. Сопел, раскачиваясь вперед-назад, мял пальцами губы. Наконец, повернулся ко мне:

— Ты как-то пострадала?

Я молчала. Просто хлопала глазами, глядя в его сосредоточенное лицо, и не могла выдавить ни звука. Управляющий мрачнел. На лоснящемся лбу залегли две глубокие продольные борозды. Он снова и снова приглаживал ладонями жидкие волосы и, казалось, лихорадочно соображал. Наконец, опустил руки, шумно выдохнул и снова посмотрел на меня:

— Ну же! Отвечай! Ты пострадала? — он снова выдохнул. — Господа успели воспользоваться тобой, как женщиной?

Я, задеревенев, смотрела в его лицо, наконец, медленно покачала головой.

Он тронул меня за плечо, наклонился:

— Ты не врешь? Не бойся, тут нет твоей вины. Мне нужна только правда. Ты все еще девственница?

Я кивнула. На этот раз, решительно и уверенно. Сама не верила, что сбежала.