Это сейчас, в третьем тысячелетии от Рождества Христова, девушки берут «бойфрендов», или, как называет их Александра Александровна, «учебно-тренировочных мужей», и живут себе эти парочки, как они выражаются, «гражданским браком», хотя на самом деле гражданский брак отличается от церковного тем, что пары не венчаны, но зарегистрированы в загсе, а если на Западе, то в мэрии, а «бойфрендство» всего лишь сожительство. Раньше так и говорили — «они сошлись», а теперь выходит — «они тренируются на должность супругов». Раньше молодая женщина без законного мужа считалась как бы обделенной вниманием, а сейчас всего лишь «свободной». Хотя, как думала Александра Александровна, эта свобода, кроме полной безответственности для мужчин, ничего в себе не несет и нести не может, что, в первую очередь, пагубно для самих мужчин, поскольку ослабляет их жизнестойкость и ведет к деградации. Как специалист, Александра Александровна была в курсе статистики по деторождению и дальнейшей жизни малышей, а поэтому знала, что каждый третий ребенок в Западной Европе, США и России растет без отца при живом и здравствующем папашке, который в лучшем случае находится на положении «папашки приходящего», — вот самый печальный плод «бойфрендства». Конечно, доедающим свое счастливое детство «мальчикам-друзьям» можно по этому поводу не беспокоиться, но тем, кто помышляет стать настоящим мужчиной и имеет амбиции к полноценному продолжению своего рода, есть над чем подумать.

А тогда, летом 1947 года, после того как Горюнов-младший подвез ее к платформе станции Семеновка и тут же укатил разгружать так вкусно пахнущий подсолнечный жмых, пассажирский поезд, к которому они так спешили, пролетел мимо станции, даже не притормозив, только обдав Александру мазутно-смоляным ветром из-под гулко клацающих, сверкающих на солнце колес. Она смотрела вслед уходящему на Москву поезду, как навсегда ускользающей надежде, и ее обманутая душа медленно наполнялась тупой болью. Только теперь она окончательно поняла и умом и сердцем: надеяться больше не на что, Адама ей не вернуть. С каждой минутой уменьшающийся на глазах поезд становился все крохотнее, пока не превратился в точку, а затем и та исчезла из виду, растворилась в равнодушном к людским потерям желтоватом и зыбком солнечном мареве жаркого дня над степью.

Точка на горизонте исчезла. А Александра все всматривалась и всматривалась изо всех сил, пока ей не почудилось лицо Адама, вернее, что-то очень похожее на его лицо, потому что очертания она увидела смутные, как сквозь слезы.

— Доча, ты че плачешь — за поезд? Та Бог с ним! Разберемся.

Оказалось, что перед ней стоял тот самый опухший почечник в железнодорожной фуражке, серой рубашке с погончиками, в темно-синих шевиотовых брюках и сандалиях на босу ногу, тот самый, что по приезде в Семеновку подсказал ей, как добраться до поселка на попутной машине.

Александра провела ладонями по лицу: действительно, все в слезах, значит, она плакала и не чувствовала, что плачет.

— Дяденька Дяцук, извините. — Александра крепко вытерла слезы тыльными сторонами ладоней. — Здравствуйте!

— Здравствуй, доча. — Серое одутловатое лицо осветила улыбка, узкие светлые глаза потемнели на какую-то секунду и даже стали как будто больше. — А ты помнишь мою фамилию. Молодец!

— Я помню всех, кто мне сделал хорошее, — просто и искренне отвечала Александра.

— А ты оказалась права: ко мне на другой день жена бабку-знахарку из Алексеевки привозила, так она мне все точь-в-точь казала, шо ты: медвежьи ушки, корень солодки, землянику. А до Москвы добраться я тебе подмогну. К вечеру товарняк литерный будет, а у нас в Семеновке его паровозна бригада меняется на нашу, и дуют до Москвы по зеленому коридору, к утру на месте будете. А в нашей семеновской смене машинист мой брательник, а его помощник мой сынок Витька. Они в тендере[13]тебя сховают и довезут честь честью. Состав такий вонючий, шо его на станциях не задерживают. Серу они возят откуда-то из-за Каспия, с Туркмении. Раньше по другой ветке возили, а теперя по нашей, ремонт там чи шо…. — Семеновка стояла на краю русской степи, рядом с Украиной, и это не могло не сказываться на говоре ее обитателей, причем смешанном довольно причудливо, например, в речи Дяцюка русский язык заметно брал верх над украинским, а у кого-то было наоборот.

В жизни Александры Александровны не раз случалось так, что в трудных обстоятельствах ее выручали случайные люди, лишь соприкоснувшиеся с ней, казалось, только для того, чтобы поддержать; эти люди вдруг возникали из небытия и, сослужив ей верную службу, навсегда исчезали из ее судьбы. Она всю жизнь помнила каждого из них, они были для Александры Александровны как знаки свыше, как посланцы от ее ангела-хранителя.

— Жарюка скаженная, пойдем, доча, ко мне в станцию, посидим, — предложил Дяцюк. — Вонючка прийде к вечеру, пойдем, посидим в холодке.

В помещении станции было прохладно, за ночь ее толстые стены остыли и пока еще не набрали тепла нового дня. А день стоял безоблачный, солнце лупило вовсю, жарко дышал еще не окрепший суховей с Черных земель,[14]даже небо посерело от зноя, а все живое давно уже схоронилось по норам и щелям. Только на товарной станции, там, где заключенные разгружали машины со жмыхом, еще и было движение, а так все вокруг замерло, словно оцепенело.

— Ой, дяденька Дяцюк, а у вас найдутся ведро, тряпка, веник, мыло? — спросила Александра, едва окинув взглядом маленький пыльный кабинетик Дяцюка с почерневшими от грязи щелястыми полами.

— А зачем тебе?

— Да приберусь с вашего разрешения и мух выгоню, а вы пока погуляйте, я быстро.

— Колька! — крикнул Дяцюк куда-то в глубь помещения. — Колька, тряпки, ведро, воду — все обеспечь и помогай!

Младший из пяти сыновей Дяцюка, Колька, оказался мальчишкой лет двенадцати, он скоро явился с полным ведром чистой воды, потом принес тряпку и веник и даже кусок темного хозяйственного мыла. Из одежды на мальчике были только латаные парусиновые штаны. На удивление Колька проявил себя толковым помощником, в четыре руки они навели в комнате настоящую чистоту и мух выгнали.

— Батя говорил, вы на фронте были? — недоверчиво прищурив серые ясные глаза, спросил Колька, прежде чем они начали убирать.

— Была, — односложно ответила Александра.

— Наши никто не был. Мы железные дорожники, нам на фронт не разрешали уходить, батя до сих пор переживает.

— Железнодорожники — это тоже фронт, так что твой батя переживает зря.

— Зря не зря, а люди на фронте были, а мы не были, — с обидой сказал Колька. — А вы на фронте кем воевали?