— Я военфельдшер штурмового батальона морской пехоты.

— Ух, ты-ы! — Ясные очи Кольки раскрылись так широко и осветились таким светом, что было понятно: он знает, что такое морская пехота.

После этого разговора работа у них пошла споро, Колька раз пять бегал выплескивать грязную воду и приносил чистую.

— Вот это да! — восхитился Дяцюк, увидев, как славно теперь в его кабинетике. — Даже окно помыла! Воно сроду таке чисто ни було!

— Я не одна, мы с Колей, он у вас замечательный парень и очень умелый!

— Колька? Та то в лесе медведь здохнул, не иначе! Колька работник?

— И еще какой!

— Тю-ю!

— Вот вам и тю-ю! — засмеялась Александра. — Я думаю, сын в отца пошел. Сейчас я еще в зале ожидания полы вымою с Колиной помощью, а потом он лесенку мне принесет, и молоток, и гвозди — вывеску поправим.

— Добре, — улыбнулся Дяцюк, и его одутловатое лицо даже сменило цвет с серого на подобие розового и стало моложе лет на десять.

На приборку в зале ожидания ушло часа три, — грязь там въелась застарелая, довоенная.

Кусок ржавого листового железа, по которому было написано голубой масляной краской «Семеновка», наконец-таки был закреплен Александрой со второго края, и теперь вывеска висела прямо.

— Пусть пока так, временно, а сделаете ремонт всей станции, тогда и вывеску новую повесите. Обещаете?

— Обещаем — радостно сказал Дяцюк. — Да, Колька? — обратился он за поддержкой к сыну.

— Точняк, — шмыгнув облупленным носом, подтвердил Колька.

— Сбегай до мамки, принеси нам обед, — распорядился Дяцюк.

Обедали они в его кабинетике вдвоем, мальчишка поел дома. Жена Дяцюка прислала им горшочек мамалыги, кусок козьего сыра и банку компота.

— Моя сама сыр делает, у нас четыре козы, ими спасаемся. Ну как железнодорожникам и мне и Витьку тоже паек перепадает, средние сыны Василий и Дмитрий в городе, на помощников машинистов учатся, грех жаловаться. А старший мой погиб в сорок первом, тоже помощником машиниста был, под бомбежку его состав попал, Ванечки нашего. А мы как-то живые все до сих пор, а по нем мать и сейчас плачет.

— Она и всегда будет плакать. Моя мама сколько меня ждала с фронта, столько и плакала. А муж мой пропал без вести в ваших местах. Я же демобилизовалась недавно, года не прошло.

— Теперь в больничке работаешь?

— Нет, в институте лаборанткой.

— Чаю попьем с настоящим сахаром или компоту?

— Чаю. Меня Александрой зовут.

— А меня Александром, по батюшке Ивановичем.

— Так мы тезки! — обрадовалась Александра.

— Выходит так, а я смотрю на тебя и даже думаю, что ты мне родня, — смущенно сказал Дяцюк.

— Спасибо. У меня похожее чувство.

Попили заваренного травами чая с настоящим колотым сахаром.

— Если можно, я еще за домом у вас во дворе приберу.

— Давай. Ты, как моя, она тоже на месте не сидит, а если и сядет, то все равно что-то руками делает.

— У меня мама такая же, — улыбнулась Александра.

Дяцюк потянул носом в красных прожилках.

— Кажись, вонючка? Чую. Со степу ветер, издалека запашок несет.

— Я на обоняние не жалуюсь, а что-то не чувствую.

— Окошко закрыто, вот и не чуешь. Пойдем выйдем.

Они вышли на крыльцо станции. Хотя день и клонился к вечеру, но жары не убавилось, только палящий зной сменился на тяжелую духоту.

Далеко на юго-востоке оторвалась от пепельного горизонта черная точка, одновременно с той стороны дохнул суховей и нанесло легкий запах серы.

— Теперь чую, — сказала Александра, — но, в общем, терпимо.

— Это состав еще во-он где, а подойдет близко — хочь бежьмя бежи! — возразил Дяцюк. — Его часа два будут сдавать-принимать — нанюхаемся до поросячьего обмороку!

— И как те люди живут, что с серой работают? — простодушно спросила Александра.

Дяцюк взглянул на нее исподлобья. С отвращением потянул носом крепчающий с каждым порывом суховея запах серы.

— Недолго.

Когда платформы с серной рудой прибыли на станцию, стало понятно, насколько прав был Дяцюк.

— Ты косынку к роту и носу прикладывай, вон как я платочек, — посоветовал он.

Когда наконец бригада сменилась и Александру через кабину паровоза провели в тендер, ей почудилось, что она в преисподней: раскалившийся за день солнцепека железный вагон, запах серы, запах угля, тьма.

— Не бойтесь, — сказал ей помощник машиниста Витька Дяцюк, — сейчас я форточки пооткрываю — станет светло, а тронемся — серную вонь будет относить назад, по ходу. А что уголь пахнет, так принюхаетесь.

Парень обращался с «зайцем» Александрой обходительно, видно, отец дал ему хорошую накачку.

— Туточки в ящике и матрац, и одеялка байковая, и подушка соломенная. Стелитесь и спите себе на здоровье, а к рассвету и до Москвы домчим. Вон вода питьевая, вон в баке вода умыться, только кран открыть, вон ведро, а форточки у нас большие. — Он с грохотом открыл две форточки на засовах, и действительно в вагоне стало почти светло, во всяком случае, все можно было различить, все найти.

Скоро состав тронулся в путь, и выяснилось, что тендер вовсе не преисподняя, а место, в котором вполне можно обитать, смиряясь с серной вонью, угольной пылью, грохотом. В большущем деревянном ящике Александра расстелила матрац, положила в голова подушку, набитую соломой, давно пропитанной угольной пылью, и с одеялом в ногах почти мгновенно уснула. И ни грохот, ни угольная пыль, ни запах серы, наносимый в тендер на коротких остановках или там, где поезд замедлял ход, — ничто не помешало Александре проспать часов до трех утра, и то она проснулась лишь оттого, что стало холодно, и пришлось укрыться байковым одеяльцем. В открытые форточки тендера уже серел рассвет, а состав шел по дальнему Подмосковью.

Александра добралась до дома ранним утром. Она застала маму у водопроводной колонки в глубине двора, где та полоскала белье. Александра помогла ей крепко выжать белье и внести его в дом в цинковом корыте. Мелкие постирушки они развесили в комнате на специально натянутой для этого веревке, у стены, дальней от входа, а четыре простыни и три наволочки — на телефонной проволоке, протянутой между «дворницкой» и старым тополем. Особое удобство тут заключалось в том, что при открытой двери их «дворницкой» белье на проволоке просматривалось, то есть находилось под их полным контролем. Времена были такие, что не только постельное белье, а и старую половую тряпку нельзя было оставлять без присмотра.

Пока Александра переодевалась с дороги, мама вскипятила чайник.

— Ма, вот я привезла мяту и душицу, завари.