— Ой! — воскликнула девчонка, глупо хлопая глазами. — Я дико извиняюсь, что чуть было вас не зашибла!

Умышленно или по привычке, говорила она на откровенном просторечии, растягивая гласные звуки и смягчая некоторые согласные. С теми же холодными льдинками в глазах и натянутой улыбкой Гинтаре подошла и стала бесцеремонно ощупывать и похлопывать канцлера, одергивая его помятый дуплет.

Тем временем в лабораторию вползли остатки отряда. Складывалось впечатление, что они побывали на бойне, причем в качестве объектов внимания опытных мясников. Кто-то приволакивал окровавленную ногу, кого-то несли двое, поддерживая под руки. Еще один ввалился спиной вперед, бешено вращая мечом, с криком: «Я достал одного, достал!»

Последним выпрыгнул из портала Легарт, и, надо сказать, в весьма экстравагантном виде: обнаженный торс, развевающиеся длинные волосы, окровавленный по самый эфес меч. За ним потянулась огромная волосатая лапища с кинжального вида когтями. Но пальцы левой руки дознавателя уже сложились в замысловатую фигуру — несколько слов силы, прикосновение ладони к груди, чтобы разорвать связь. Зарево портала сжалось в точку и исчезло, оставив на полу подергивающуюся конечность неведомого чудовища.

— От такого удара и остатки духа могли повылетать. Но вы навроде как целехонький! — Леди Браггитас даже не обратила внимания на появление кузена. Но когда тот попытался ее оттащить от застывшего статуей канцлера, заподозрив назревающую бурю, цыкнула и на него: — А с тобой, дорогой Легарт, я не отправлюсь больше в путешествие ни за какие коврижки! Лучше попрошу банника сопроводить меня до умывальни, так будет безопасней!

И, хлопнув Майло по плечу небольшой, но вполне весомой ладонью, направилась к выходу.

Главный королевский советник был ошеломлен. Сумрак зала, который пыталась разогнать пара одиноких факелов на стенах, только подчеркивал бушующее пламя гнева в глазах девушки.

— Лорд Браггитас, ваша родственница устала, — спокойно произнес мужчина, не сводя с удаляющейся Гинтаре взгляда. — В замке все готово к вашему прибытию, проводите девушку, пусть она отдохнет.

Сказал и вышел через боковую дверь. Ему самому не мешало бы отдохнуть. Сутки на ногах, удерживание точки выхода для портала — это слишком даже для него. Но надо было еще переговорить кое с кем, просмотреть грамоты и предписания для отправки на границу, тогда у него останется время для размышлений. Свои собственные, никому не доступные мысли. Он подумает над тем, что сегодня увидел, услышал и какой из этого следует вывод. Худая — это чувствовалось даже сквозь льняную хламиду — почти тощая, бледное, усталое лицо, отчего россыпь веснушек смотрелась особенно ярко. И глаза — абсолютно искренние в своих чувствах обиды, страха и злости. В этих глазах, таких не похожих на глаза Инге, отражался он сам, настоящий. В янтарных глазах Гинтаре Браггитас — дочери его детской и такой великой любви — отражалась его собственная тень, то, чем он стал после жизни, полной горечи и потерь. Но он не будет думать об этом сейчас.

Свежий ночной воздух стал наградой после душной лаборатории. Вардас остановился и вдохнул полной грудью, чтобы хоть немного согнать усталость и наваливавшуюся дремоту.

— Ну и как она? — насмешливо кривя губы, поинтересовалась поздняя гостья. Женщина стояла в стороне и пряталась в тени садовой колонны. Видимо, разминулась со своей ретивой племянницей, поэтому и решила досадить ему. Только все равно Майло был удивлен неожиданным интересом к его впечатлениям со стороны дамы, которая вряд ли когда-либо в своей жизни интересовалась хоть чьим-то мнением.

— Зачем это вам? — глядя в упор на даму, спросил он.

— Так, — хохотнула женщина и небрежно пожала плечами. — Всего лишь праздный… интерес.

Отчего-то Вардасу в этом немного истеричном хихиканье послышались нотки отчаяния, злости и совсем немного сожаления. Рассмотрев за долгие годы знакомства эту противоречивую натуру под разными углами, он мог безошибочно определить — леди Лаускалитас сожалела не о печальной судьбе сиротки, а о своих несбывшихся чаяниях. Точнее, о мечте единственной дочери, которая как раз была на выданье и по обидному стечению обстоятельств не попала в желанный список невест.

— Хочу убедиться, настолько ли она хороша, чтобы стать женой нашего августейшего короля и достойной королевой.

Голос сладкий, приторный, словно мед, приправленный змеиным ядом ненависти. А кого Рената Лаускалитас, урожденная Браггитас, любила в этой жизни, кроме себя? Наверное, никого. Хотя сын и дочь могли вызвать какую-то тень материнской любви и ласки, но придворной даме скорее льстил статус и его возможности, нежели собственные дети. Дочь, к примеру, можно было удачно выдать замуж, а это сулило для леди Лаускалитас конец периода сдержанного мотовства.

— Вы сомневаетесь в добродетелях собственной племянницы? — тихо спросил Майло, слегка заломив бровь. — Отправляйтесь отдыхать, Рената. Завтра будет трудный день.

— А когда были легкие дни? — вздохнула женщина полной грудью, отделилась от стены конюшни, опершись на которую стояла все это время, и нетвердым шагом направилась к нему. — Но мы могли бы сейчас неплохо расслабиться и отдохнуть… вдвоем.

Майло посмотрел в серо-водянистые глаза, в которых бешеным хороводом плясали отблески многочисленных окон замка. Распахнутые и горящие, эти глаза обещали ему невероятное удовольствие, а за пеленой пылающего, как пламя, желания скрывался тонкий расчет и едва заметный намек на жалость и презрение, очевидно, к самой себе. Знаменитая леди Лаускалитас — королева мужских сердец — снизошла до него, ощипанного вороненка. Канцлеру стало горько, но эта горечь отдавала с привкусом желчи.

— У вас, очевидно, был тяжелый день, Рената, — сказал Майло, легко снимая со своей шеи нежную руку. — Вы утомились и еле стоите на ногах. Крепкий сон и соли снимут ваше недомогание.

Лорд Вардас развернулся и неторопливым шагом направился к дворцу, оставив леди Лаускалитас наедине с ее попранной гордостью. От унижения и злости в бессильной ярости пальцы сами сжались в кулаки, ногти впились в ладони. От досады Рената топнула ногой. Она не видела, как мужчина брезгливо вытер руки о кружевной платок. Не могла видеть и того, как Майло, завернув за угол, отдал этот самый платок подвернувшемуся мальчишке-конюху — на ветошь, после чего, сойдя с освещенной дорожки двора под сень густых крон, растворился в темноте ночи, будто бы он и был частью темноты.

Рената не знала, куда себя девать, потому лихорадочно металась по запутанным садовым аллеям, а после по комнатам собственных покоев, окончательно потерявшись в своих чувствах и надеждах: ненависть к чванливым придворным сменялась желанием увидеть свою дочь среди претенденток в жены короля. А то и вовсе мерещился покорившийся ей Вардас в жаркой постели. И то и другое было настолько желанным, насколько и несбыточным.

День леди Ренаты не заладился с самого утра.

А началось все с того, что тупая неумеха-прислуга испортила ее лучшее платье, которое она собиралась надеть по случаю приезда гостей. Конечно, безрукая вылетела из замка, отведав напоследок палок, но платье из дорогого сингайского шелка было безвозвратно потеряно.