«Как эта женщина была красива в молодости!» — подумала Анжелика. — «Когда-нибудь и я буду похожа на нее…»

Она хорошо представила себя обутой в такие же сапоги и идущей по своей усадьбе такой же живой твердой походкой. Она будет немного осторожной, и в то же время уверенной в себе и приходящей в восторг при одном виде цветущего поля или делающего свои первые шаги ребенка. Возможно, правда, она будет менее строгой и менее суровой. Но разве мистрис Уильям такая уж суровая?.. Когда она шла, то на ее лице, с тяжеловатыми, но полными гармонии чертами, отражался изумрудный цвет листвы деревьев, и оно как бы светилось счастьем. Она вдруг остановилась рядом с Анжеликой, и выражение ее лица резко изменилось.

— Вы не чувствуете запах дикаря? — спросила она, и ее все еще черные брови нахмурились, а ее лицо вновь приняло строгое выражение.

Она сказала: «Краснокожего»… В ее голосе послышались ужас и отвращение.

— Вы не чувствуете?

— Нет, не чувствую, — ответила Анжелика. Но при этом она невольно вздрогнула. Никогда ранее воздух на этих холмах не казался ей таким благоуханным. Аромат жимолости и лиан смешивался с ароматом цветущих садов, в котором особо выделялся запах сирени и меда.

— Я часто чувствую этот запах, слишком часто, — произнесла Сара Уильям, встряхнув головой, как бы в чем-то упрекая себя. — Я его всегда чувствую. Он смешался со всей моей жизнью. Он меня постоянно преследует. И, однако, уже давно мне не приходилось вместе с Бенджаменом брать в руки ружье, чтобы защитить свой дом от этих красных змей.

Когда я была еще девочкой.., и позже, когда мы жили в своей хижине недалеко от Уэльса…

Она замолчала и снова встряхнула головой, как бы не желая вспоминать об этих событиях, полных страха и борьбы.

— Там было море… В конце концов, можно было убежать. А здесь нет моря…

И сделала еще несколько шагов. — Здесь очень красиво, не правда ли? — спросила она менее категоричным тоном.

Маленькая Роз-Анн, стоя в траве на коленях, собирала ярко-оранжевые цветы аквилегии.

— Невееваник, — пробормотала старая женщина.

— Весенняя земля, — сказала Анжелика.

— Вы тоже знаете? — спросила англичанка, быстро взглянув на нее.

И снова ее черные глаза внимательно посмотрели на Анжелику, эту иностранку, француженку, пытаясь прочесть ее мысли, что-то отгадать, получить какой-то ответ, найти какое-то объяснение.

— Америка? — сказала она. — Так вы, правда, ее любите?.. Однако, вы еще так молоды…

— Не такая уж я молодая, — возразила Анжелика. — Знайте, что моему старшему сыну семнадцать лет, и что…

Ее перебил смех старой Сары. Она засмеялась в первый раз. Смех ее был звонкий, непосредственный, почти как у девочки, при этом стали видны ее крупные, немного лошадиные, но здоровые и отлично сохранившиеся зубы.

— Ох, нет, вы еще молоды, — повторила она. — И вообще, перед вами, дорогая моя, еще почти вся жизнь!

— Неужели вся?

Анжелика готова была разозлиться. Конечно, те двадцать пять лет, на которые мистрис Уильям была старше ее, может быть, позволяли той демонстрировать свою снисходительность, но Анжелика полагала, что прожитая ею жизнь не была ни такой уж короткой, ни такой уж бесцветной, чтобы она не могла считать себя знающей, что такое «жизнь»…

— Вы начинаете новую жизнь! — заявила мистрис Уильям не терпящим возражений тоном. — Она едва только началась!

— Неужели?

— У вас это звучит просто очаровательно, когда вы спрашиваете: «Неужели?» Ох, уж эти француженки, какие они счастливые! Вы, как пламя, которое начинает искриться и уверенно разгорается в этом мире мрака, который вас больше не страшит!.. Только теперь вы начинаете жить, разве вы этого не чувствуете? Когда вы еще совсем молоды, то вас впереди ждут еще все тяготы жизни, и вы должны доказать, что вы способны… Это очень трудно! И вам предстоит это делать в одиночку… Когда кончается детство, разве есть на свете кто-нибудь более одинокий, чем молодая женщина?.. А в сорок, в пятьдесят лет можно начинать жить! Вы уже доказали, что вам это по силам! Да что там говорить. Вы снова становитесь свободной, как ребенок, вы вновь себя обретаете… Мне кажется, что я никогда не получала большего удовлетворения, чем в тот день, когда поняла, что юность от меня уходит, наконец уходит. Моя душа показалась мне вдруг такой легкой, мое сердце стало более нежным и более чувствительным, и мои глаза вдруг увидели мир. Сам Бог, казалось, становился моим другом. Я всегда была одинока и привыкла к этому. Я купила у уличного продавца шляпок два самых красивых, из тех что у него были, чепчика с кружевами. И ни гнев пастора, ни недовольство Бена не могли заставить меня отказаться от них. С тех пор я их всегда ношу.

Она снова лукаво рассмеялась и погладила Анжелику по щеке, как ребенка. Анжелика забыла, что ей нужно уходить! Солнце, казалось, остановилось и, точно большой распустившийся цветок, возлежало на ложе из маленьких белых и пушистых облаков высоко над горизонтом.

Анжелика слушала мистрис Уильям. Та взяла ее за руку, и они еще раз медленно прошлись по деревне. Большинство домов были скрыты за поворотом и неровностями местности. От протекавшего перед домами ручья шел и стелился по земле легкий туман.

— Вы любите, мадам, эту страну, не правда ли? — спросила мистрис Уильям.

— Это говорит о вашем природном благородстве. Эта страна так красива, Я не познала ее так, как бы мне хотелось. Вы будете ее знать лучше меня. В молодости я страдала от нищенского и опасного существования на этой земле. Мне хотелось поехать в Лондон, о котором нам рассказывали моряки и наши отцы. Я уехала оттуда, когда мне было шесть лет. Я еще помню его тесно прижатые друг к дружке колоколенки, его узкие, как овраги, улочки, по которым со скрипом проезжали экипажи. Будучи девушкой, я мечтала убежать отсюда, вернуться в Старый Свет. Помешал мне это сделать только страх, что меня за это осудят. Нет, — сказала она, как бы отвечая на мысли Анжелики, — в молодости я не была красивой. Это теперь я стала красивой. Мое время пришло. А когда я была молодой, то была худющей, длинной, как жердь, бледной девицей, по-настоящему безобразной. Я всегда была признательна Бену, что он согласился на мне жениться, получив в качестве приданого участок земли и шлюп для ловли трески. В результате этого его собственный участок с маленькой бухточкой, соединившись с нашим, повышался в цене. Это для него было выгодное дело. Он должен был ради этого жениться на мне. Она подмигнула Анжелике.

— Я думаю, он тоже об этом не жалеет, — тихо рассмеялась она и продолжала:

— В то время я не вызывала ни малейшего интереса даже у пиратов, которые высаживались в наших краях, чтобы обменять на наши свежие продукты ром и ткани, которые они добывали в Караибах путем грабежа. Они были джентльменами удачи, и часто это были французы. Я как сейчас вижу их обветренные корсарские лица, их причудливые одежды рядом с нашими темными платьями и белыми воротничками. Они не причиняли нам никакого зла, нам, которые были бедны, как библейский Иов. Они были довольны, что могут встретить европейцев на этих диких берегах, что могут иметь для своего пропитания овощи и фрукты, которые мы здесь выращивали. Они, которые не имели ни стыда, ни совести, и мы, которые были до глупости благочестивы, все мы чувствовали себя людьми одного племени, заброшенными на край света…