над тобой посмеивались и были немножко тебе благодарны?

– А ведь верно, в конечном-то счете, – помолчав, тихо сказал Кнульп. – Но так было раньше, еще в молодые годы! Почему же это ничему меня не научило, почему я не стал порядочным человеком? Ведь мог бы.

Снегопад ненадолго прекратился. Кнульп опять чуток передохнул, хотел было стряхнуть со шляпы и одежды нападавший снег. Но так и не стряхнул, устал и был рассеян, а Господь стоял теперь прямо перед ним, светлые Его глаза были широко открыты и сияли, как солнце.

– Будь же доволен, – произнес Господь, – к чему жаловаться? Неужто ты в самом деле не понимаешь, что все было хорошо и правильно и не могло быть иначе? Неужто тебе хочется теперь быть почтенным господином или солидным ремесленником, иметь жену и детей, а вечером читать газету? Разве ты не сбежал бы тотчас в лес ночевать с лисами, ставить силки на птиц и дрессировать ящерок?

Кнульп побрел дальше, шатаясь от усталости, однако не чувствуя ее. На душе у него полегчало, и он благодарно кивал всему, что говорил Господь.

– Пойми, – сказал Господь, – ты был нужен Мне таким, каков ты есть. Во имя Мое ты странствовал, наделяя оседлый люд толикою глухой тоски по свободе. Во имя Мое делал глупости и вызывал насмешки; надо Мной в тебе насмехались и Меня в тебе любили. Ты – Мое дитя, и Мой брат, и часть Меня, и все, что ты испытал и выстрадал, Я изведал вместе с тобой.

– Да, – сказал Кнульп и с усилием кивнул. – Да, так и есть, и вообще-то я всегда это знал.

Он отдыхал, лежа в снегу, усталые члены сделались совсем легкими, воспаленные глаза улыбались.

А когда он их закрыл, чтобы немного вздремнуть, он по-прежнему слышал голос Господа и смотрел в Его светлые глаза.

– Стало быть, жалоб больше нет? – спросил голос Господа.

– Нет, – кивнул Кнульп и робко засмеялся.

– И все хорошо? Все так, как должно быть?

– Да, – кивнул он, – все так, как должно быть.

Голос Господа стал тише и звучал то как голос матери, то как голос Генриетты, то как добрый, ласковый голос Лизабет.

Когда Кнульп еще раз открыл глаза, светило солнце и слепило так, что он быстро смежил веки. На руках он чувствовал тяжесть снега, хотел стряхнуть его, но желание уснуть пересилило все прочие его желания.

Фрагменты из наследия

Вечерний разговор

– Тоже странствуешь?

– Да. Устал? Так садись со мной, скоротаем время вдвоем, пока не придет пора спать…

– Устать-то я устал, но еще больше проголодался. С какой стати сидеть у городской стены?

– У меня есть хлеб. Держи, пока не зачерствел. И вот тебе еще яблоко.

– Спасибочки. Лучше бы, конечно, жареный гусь да глоточек винца, но с этим можно и погодить, а раз ты этак любезно угощаешь…

– Ешь давай, а колодец, вон он, перед тобой. Вода тоже утоляет жажду, коли впрямь пить охота.

– Водица хоть куда. Кстати, твоя правда, сидится тут совсем неплохо, даже маленько прохладно. Вон и месяц уже восходит.

– Скоро полнолуние, дня через три-четыре. Тогда ночью светло будет… Да ты бери яблоко-то, я уже сыт.

– Этакое яблочко, коли нет ничего другого, на вкус, ей-богу, недурственно. Досыта не наешься, но чтоб червячка заморить, в самый раз.

– Можно и наесться.

– В крайнем случае, конечно. Вообще-то я вовсе не хотел хаять твое угощение, правда не хотел.

– А что такого? Я не хозяин в доме, мы тут под открытым небом. Разве здесь не лучше, чем где-нибудь под крышей в харчевне, где пахнет едой и чадят лампы?

– Еще бы. Я люблю смотреть, как загораются звезды. Сразу видать, какая будет погода, а воздух такой приятный, прохладный. Отдыхаешь и думаешь о всяком-разном, верно? Со мной всегда так. Когда хорошо и спокойно, я размышляю и предаюсь фантазиям. Вроде как развлечение на отдыхе. Ты тоже?

– Пожалуй, да.

– Вот видишь. Есть одна песня, там речь идет о звездной ночи или наподобие того, я ее всегда вспоминаю. Знаешь ее?

– А как она называется?

– По-моему, «Звездная ночь». Ее довольно часто поют.

– Какие там слова?

– Видишь ли, в точности я не помню. Память у меня так себе, да и мысли другим заняты. Но песня красивая, и мелодия тоже приятная. Речь-то как-никак о звездной ночи.

– Песен много. А ты будто бы особенно любишь звезды.

– Люблю? Ну да, пожалуй. Как их не любить, они ведь предсказывают погоду. И вообще, знаешь, они такие удивительные.

– Удивительные?

– Ну да. Висят в воздухе и светят, такие маленькие и славные, при том что знаешь: каждая невообразимо огромна. Когда я смотрю на звезды, на душе у меня всегда как-то по-особенному. В смысле, умиротворенно. Интересно, почему.

– Может, потому, что звезды так далеко и мы почти ничего о них не знаем.

– Ну, о них известно довольно много.

– Я бы не сказал, что много. Мы знаем только, что они очень далеко, что они светятся, а восходят и заходят в определенном порядке.

– Да, а еще что?

– Мне кажется, звезды приятны нам и привлекательны тем, что ярко светят и издавна твердо следуют своими путями. На вид все так спокойно, красиво да весело. Мы видим лишь маленькие огоньки, тихонько кружащие в дальней дали, словно золотые шары. Полное равновесие и порядок, ни тебе раздоров, ни блужданий, ни страдания.

– Верно. Это и есть умиротворенность.

– Да. Но на звездах хватает и раздоров, и страдания, и беспорядка, просто мы этого не видим. Если б кто с далекой звезды глянул сюда, он увидел бы нашу бедную, милую землю точно такой же – сияющей, словно золотой шар, в надежном паренье.

– Само собой. Земля ведь тоже звезда.

– Да, брат. А звезды – тоже земли, там тоже есть и распри, и страх, и голод, и смерть.

– Вполне возможно, вот и надо утешаться тем, что в других местах не лучше, чем у нас.

– Думаешь? А мне приятнее думать, что порядок и красота, в коих парят звезды, объемлют и нас, пусть мы этого и не замечаем. И мне кажется, тот, кто мог бы увидеть всю нашу жизнь словно из дальней дали, наверняка счастливый человек.

– Что ты имеешь в виду?

– Он бы увидел ее так же, как мы видим звезды. Ведь нам виден только их блеск и чудесный порядок.

– Вон оно как!

– По-моему, наш брат сходным образом думает о своей ранней юности. Видит только блеск, только цель, какой хотел достичь, а от нынешнего дня