С полчаса лежим в зарослях на опушке, наблюдая в трофейный бинокль, как непрерывным конвейером вражеские самолёты идут на Восток. Вовка скрежещет от бессилия зубами, а потом поворачивается ко мне и заявляет:

— Давай нападём!

С трудом отговариваю его от этого решения, но мысль на заметку беру. В это время на поле пригоняют пленных, которые занимаются разгрузкой машин с боеприпасами. Переглядываемся и без слов понимаем друг друга: ну, сволочи, держитесь!..

Оставшееся до темноты время тщательно наблюдаем за аэродромом, высматривая часовых и изучая систему охранения. Склады боеприпасов и ГСМ находятся в разных местах, как и положено. Но именно это нам и нужно. Жаль, конечно, что придётся разделиться, но впрочем, это как раз не страшно. Договариваемся о месте встречи и исчезаем во тьме. Спустя десяток шагов передо мной вновь вырастает брат.

— Слушай, пошли вместе. Есть у меня мысль одна.

Я останавливаюсь.

— Ну, нет, братишка, так не пойдёт. Вроде всё решили, обо всём договорились, а тебе вожжа под хвост попала — и всё, взял и перерешил. Знаешь что? Давай, завтра еще день понаблюдаем, и решим, что и как делать будем. Так, чтобы уже без осечки…

Разворачиваюсь на месте и возвращаюсь к нашей ели. Вовчик обиженно сопит сзади, хотя, конечно, и понимает, что я прав. Спать укладываемся по очереди, один бдит, второй отдыхает…

Ночь проходит спокойно. Изредка перекликаются часовые на аэродроме, на Востоке вспыхивает далёкое зарево, но канонады почти не слышно. На рассвете завтракаем остатками запасов «НЗ» и продолжаем наблюдение. Короткая утренняя суета, затем начинаются полёты. До темноты немцы делают около четырёх вылетов, причём спешат изо всех сил: быстро заправляют машины, подвешивают бомбы, перезаряжают оружие. И всё это без криков и мата, как заведено на Руси. Брат завистливо заявляет:

— Хоть и враги, но молодцы! Глянь, как умеют!

— И мы научимся.

— Научимся, ясное дело, только, сам видишь, уж больно большой кровью нам эти уроки обходятся…

Когда совсем темнеет, подбиваем дневные наблюдения — что не заметил один, дополняет другой…

* * *

…Плохой из Вовки разведчик, не умеет он тихо ходить. Сопит сзади так, что кажется, будто его слышно за сто метров. Поэтому на съём часового возле склада боеприпасов отправляюсь один. Верная «камбалка» и тут не подводит: немец валится без звука на землю, даже ничем не брякает, из того, что на нём навьючено. Да, подвела их самонадеянность и наглость! Это же надо: всего одного часового у такого объекта выставили! Где же подчасок?

Бомбы лежат в ящиках, уложенных аккуратными штабелями прямо на земле. Брат торопливо вытаскивает у мёртвого гранату из-за пояса и устремляется к одной, заранее намеченной нами группе боеприпасов, рассортированных аккуратистами-немцами по видам. Там лежат зажигательные бомбы. Я подхватываю пятидесятикилограммовую фугаску и, пыхтя, тащу её следом. Хоть силушкой Бог не обидел, но тяжко. Кладу возле «зажигалок», затем выпрямляюсь, чтобы перевести дух.

Брат уже скрутил ветрячок и сейчас бомба смертельно опасна. Приматываем куском телефонного кабеля гранату поближе к детонатору, отвинчиваем предохранительный колпачок, и второй кусок провода цепляем за чеку. Затем отбегаем, на сколько хватает импровизированного шнура, дёргаем, тут же мчимся во весь дух к лесу, где спрятан пулемёт, на ходу отсчитывая секунды. Никогда так быстро не бегал! Наверное, все рекорды Спартакиады народов СССР побил! Пять… Шесть… Где взрыв?! На десятой секунде земля вздрагивает под ногами, и нас сбивает с ног ударной волной. Задыхаясь, Вовка выдаёт:

— У немцев, наверное, замедлитель дольше горит…

Но надо торопиться, в лесу лежит «ШКАС», из которого мы хотим расстрелять ГСМ. Тем временем взрывы гремят один за одним. Свистят над головами осколки, какое там бежать! Сейчас надо лежать и помалкивать в тряпочку, пока нас шальным куском железа не пришибло! Над головой свистит, и в краткой вспышке очередного взрыва я вижу, как над нами пролетает увесистая бомба с приваренными к стабилизатору короткими трубками. Между тем немцы в очередной раз доказывают, что они не такие дураки, какими выставлены в романах Павленко и Шпанова: они не спешат к горящему складу, а бегут к своим самолётам, торопливо пытаясь их рассредоточить. Вовка вскакивает, не обращая внимания на опасность:

— Давай за мной! Быстрее!

Твою ж мать! Опять у него заскок! Ведь договорились же! Но младший, не обращая ни на что внимания, уже мчится прямо к шеренге машин, между которых мечутся паникующие фашисты. Что же он делает, дурак! Замечаю у него в руке пистолет.

— Быстрее, быстрее!

Поскольку между немцев мечутся и наши очумевшие пленные, на нас не обращают внимания. Вовка подбегает к одному из самолётов, у которого уже вращаются винты. Нижний люк открыт, и помогая друг другу, мы втискиваемся внутрь. Над пилотским креслом торчит голова немца. БАХ! Фашист дёргается и замирает.

— Ну, Свен, чего стоишь!

И тут до меня доходит… Подскакиваю и помогаю вытащить мертвеца из машины. Вываливаю его в люк, словно мешок с картошкой. Вовка между тем запрыгивает на место убитого, а мне показывает назад. Понял! Эх! Жаль, что я ничего в этом деле не понимаю! Двигатели резко набирают обороты, и бомбардировщик устремляется в хорошо видной в свете пожара взлётной полосе. Звук моторов становится непереносимым, появляется тряска, меня кидает от борта к борту. Володька орёт дурным голосом:

— Помогай!

Изо всех сил тянем штурвал. Наконец всё утихает, и я понимаю, что мы уже в воздухе. Что ж, молодец, брат! Я бы ни за что не решился! Бесшабашный он всё же…

«Хе-111» упрямо лезет вверх. Замечаю, что Вовка поднимает большой палец вверх, отвечаю ему тем же… Какой же красивый восход, оказывается, когда ты в воздухе! Ни в какое сравнение не идёт с тем, что видишь с земли! Между тем брат надевает на голову гарнитуру и кивает мне на второй комплект. Короткое шуршание в наушниках, затем слышу его голос:

— Ну, как? Это лучше, чем идти?

— Не поверишь, я ж в первый раз в жизни лечу! Оказывается, здесь всё по-другому, чем с земли!

Слышу, как он счастливо смеётся.

— А где ты летать на нём научился?

— Да посылали в Москву весной, там и попробовал… Ещё на «восемьдесят восьмом» могу и «мессере».

— Понятно. А куда летим?

— К своим, куда же ещё? Не Берлин же бомбить…

— Что к своим — ясно! А конкретнее можешь?

— Сказал же, к своим!

Я наконец, понимаю, что Володя имеет в виду свой аэродром. Минуем линию фронта. Вниз жутко смотреть: всюду разрывы, пылают коробочки танков, траншеи выдают себя незамаскированным песчаным бруствером — никогда не думал, что их так здорово видно сверху. Смотреть страшно, внизу просто ад…

Володя спускается пониже и идёт почти над самой землёй: