Речь имеет и другие признаки эволюционирующих систем. Например, как отмечал эволюционный биолог Марк Пейджел, биологическое разнообразие растений и животных гораздо ярче проявляется в тропиках и гораздо слабее вблизи полюсов. Действительно, многие полярные виды имеют широчайший ареал распространения, покрывающий всю экосистему арктического или антарктического региона, тогда как тропические виды могут обитать лишь в одной небольшой зоне: в долине, на горном хребте или на отдельном острове. В дождевых лесах Новой Гвинеи встречаются миллионы видов существ с узким ареалом обитания, тогда как тундра Аляски является домом всего для нескольких видов, распространившихся на огромные расстояния. Это относится к растениям, насекомым, птицам, млекопитающим, грибам. Одно из железных правил экологии: вблизи экватора больше разнообразие видов с узким ареалом обитания, а вблизи полюсов видовое разнообразие значительно ниже, но ареал распространения значительно шире.

И здесь наблюдается удивительная параллель с языком. Для подсчета числа языков исконных жителей Аляски хватит пальцев одной руки, тогда как в Новой Гвинее говорят буквально на тысяче языков; какие-то из них используются лишь в нескольких деревнях, но отличаются от языков соседних деревень, как английский от французского. Совершенно невероятная языковая плотность имеет место на вулканическом острове Гауа (республика Вануату): на острове шириной около 20 км живет чуть более 2000 человек, говорящих на пяти языках. Самое значительное языковое разнообразие достигается в лесистых и гористых тропических регионах.

Из данных Пейджела следует, что снижение языкового разнообразия с увеличением широты практически идентично снижению видового разнообразия. Теперь объяснить данную тенденцию достаточно сложно. Большое разнообразие видов в тропических регионах, по-видимому, каким-то образом связано с обилием энергии: в тропических экосистемах больше тепла, света и воды. Кроме того, возможно, имеется некая связь с количеством паразитов. Обитатели тропиков постоянно подвергаются нападениям паразитов, а так как большие популяции являются более легкой мишенью для паразитов, малочисленные популяции имеют преимущество. Наконец, данная тенденция может объясняться более низкой скоростью исчезновения видов в зонах с более уравновешенным климатом. Что касается распространения языка, необходимость популяций перемещаться с места на место со сменой сезонов может нивелировать лингвистическое разнообразие, тогда как в тропиках небольшие группы людей могут жить изолированно и не перемещаться. Но, какой бы ни была причина, данное наблюдение иллюстрирует спонтанную эволюцию языков. Это, конечно же, продукт человеческой культуры, но его развитие не было запланировано.

Кроме того, исследуя историю развития языков, Пейджел обнаружил, что новый язык, отделившийся от ранее существовавшего, поначалу изменяется очень быстро. То же самое, по-видимому, справедливо и для видообразования. Географически изолированная популяция сначала эволюционирует очень быстро, так что кажется, что эволюция за счет естественного отбора происходит скачкообразно; это явление называют периодически нарушаемым равновесием. Таким образом, между эволюцией языка и эволюцией видов организмов прослеживаются очень точные параллели.

Революция человеческой культуры на самом деле была эволюцией

Примерно 200 тыс. лет назад в какой-то части Африки началось изменение человеческой культуры. Мы знаем об этом на основании результатов археологических изысканий, которые однозначно указывают на величайшую трансформацию вида, получившую название «человеческой революции». На протяжении более миллиона лет люди изготавливали всего несколько видов самых примитивных каменных орудий, но вдруг африканские жители начали создавать множество видов орудий. Сначала это были постепенные и локальные изменения, так что термин «революция» в данном случае неточен. Но затем технология производства орудий стала изменяться чаще и повсеместно. Примерно 65 тыс. лет назад люди, обладавшие новым набором орудий труда, стали расселяться по другим регионам, по-видимому, покидая Африку через узкий пролив в южной части Красного моря. Они достаточно быстро заселили евразийский континент, вытеснив местных гоминидов, таких как неандертальцы в Европе и денисовцы в Азии (почти не скрещиваясь с ними). У этих новых людей имелась интересная особенность – они не были привязаны к какой-то определенной экологической нише, а могли достаточно легко изменять свои обычаи, переселяясь на новое место с более благоприятными условиями жизни. Они достигли Австралии и быстро расселились по этому континенту с непростыми экологическими условиями. Они расселились и по Европе, в то время погруженной в ледниковый период, и вытеснили прекрасно адаптированных неандертальцев – специалистов по охоте на крупного зверя. В конечном итоге они достигли даже Америки и за чрезвычайно краткий в эволюционном плане отрезок времени освоили все экосистемы – от Аляски до мыса Горн и от дождевых лесов до пустынь.

Что подстегнуло «человеческую революцию» в Африке? Ответить на данный вопрос трудно из-за очень медленного развития этого процесса в самом начале. Исходный толчок мог быть весьма незначительным. Первые признаки изменения орудий труда в различных частях Восточной Африки относятся к периоду около 300 тыс. лет назад, то есть по современным стандартам изменения происходили невероятно медленно. Именно в этом и заключается ключ к разгадке. Решающий фактор – не культура в целом (многие животные обладают культурой – традициями, передаваемыми следующему поколению путем обучения), а кумулятивная культура – способность получать новые знания, не теряя старых. В этом смысле «человеческая революция» была вовсе не революцией, а очень-очень медленным кумулятивным изменением, постепенно приведшим к современному бесконечному и безграничному развитию инноваций.

Это был процесс культурной эволюции. Я думаю, изменения стали происходить благодаря обмену и специализации: чем шире обмен, тем ценнее специализация, и наоборот; это и является стимулом для инноваций. Большинство людей считают, что обмен стал возможен благодаря развитию речи. Опять-таки, язык выстраивает сам себя: чем больше вы можете сказать, тем больше тем для разговора. Однако генетики полагают, что неандертальцы пережили языковую революцию на сотни тысяч лет раньше (эти выводы основаны на наличии в человеческих популяциях определенных версий генов, связанных с речью). Так что, если стимулом изменений была речь, почему изменения не начались раньше и почему не коснулись неандертальцев? Кто-то полагает, что эти первые люди «с современным поведением» отличались познавательными способностями, скажем, умением планировать или сознательно имитировать других. Но что же стало стимулом развития речи, обмена или планирования?

Почти все отвечают на этот вопрос в рамках биологии: речь идет о мутации какого-то гена, влияющего на некий аспект структуры мозга. Это позволило нашим предкам получить новые навыки, что, в свою очередь, привело к созданию кумулятивной культуры. Например, антрополог Ричард Клайн говорит об изменении единственного гена, которое «ускорило развитие способности современного человека адаптироваться к удивительно широкому спектру природных и социальных условий». Другие говорят об изменении размера и структуры нервных сетей и физиологии человеческого мозга, что позволило использовать речь и орудия труда для развития науки и искусства. Третьи предполагают, что культурный взрыв был вызван несколькими мутациями, изменившими структуру или характер экспрессии генов, регулирующих развитие. Эволюционный генетик Сванте Паабо пишет: «Если есть генетическое основание для этого культурного и технологического взрыва, а я считаю, что оно есть…»