— Вот и хорошо, и прекрасно! — обрадовался тот. — И конвой не нужен! Возьму его за жопу у нас тут и узнаю, откуда ему все стало известно…

— И не мысли, Иван Никифорович. Я санкцию тебе не дам.

— А зачем мне твоя санкция? Я и сам имею право на временное задержание! Вот и воспользуюсь.

— Иван, не зарывайся, по-дружески говорю. Неизвестно еще, с чем губернатор из Москвы вернется. А по поводу Турецкого так тебе скажу: не там ты ищешь, не тянет он на душителя. Шуму наделаешь, а толку, я уверен, никакого не будет, зато сам себе крепко навредишь.

— Это чем же?

— А видать, личный мотив имеешь. Меня уж предупредили, этак вежливо, по поводу отдельных защитников молодежных экстремистских организаций.

— Это кто ж такой умный нашелся? — ухмыльнулся генерал.

— А Москва, Иван. Поэтому не переусердствуй, мой тебе совет… Как бы тебе крепко извиняться не пришлось.

— Ничего, извинюсь, не похудею! Да и было б перед кем. Я узнавал, не работает уже этот Турецкий в Генеральной прокуратуре. Давно вышибли его на пенсию. В частных сыщиках бегает.

— И это все, что ты про него знаешь?

— Тебе мало? А вот что ксивой он своей генеральской, отставной, трясет, так это его личная инициатива, доверия-то к ней — никакого. Это только для дураков — на испуг пробует взять! Да мы не такие!

— Это ты так решил? А замгенерального прокурора почему-то считает иначе. И что материалы этого Турецкого по поводу последнего дела сегодня твоему министру на стол лягут, тебе тоже все равно? Ну-ну, смотри. Зарвешься, никто тебе не поможет — ни депутат твой, ни губернатор, ни… Ладно, сам думай.

Прокурор поморщился, махнул рукой, понимая, что генерал просто танком прет на рожон, не думая о последствиях, и бросил трубку.

Нет, не зря же, наверное, генерала Каинова прозвали Ванькой-Каином, знать, было за что. Вот он и отдал, несмотря на дружеский совет прокурора, приказ послать в аэропорт группу своих сотрудников для задержания и доставки в городской следственный изолятор подозреваемого в убийстве гражданина Турецкого А.Б., прилетающего из Москвы одним из ближайших рейсов. Устно распорядился на всякий случай, чтоб в любой момент сослаться на то, что его могли неправильно понять якобы слишком энергичные помощники. Ничего, решил он, не впервой, уже сходило с рук…

А Филипп Семенович, будучи человеком дальновидным, позвал к себе следователя Смородинова.

— Ну, как там, Алексей Гаврилович, движется дело? Москвичи помогают, не тормозят?

— Никак нет, — почти по-военному ответил Алексей. — Есть серьезные подвижки. Буду докладывать.

— Это хорошо. Да, вот еще чего сказать хотел, — будто вспомнил Решетников, — сюда возвращается Турецкий. Ну, в связи с новым убийством его показания нужны. Так ты имей в виду, при необходимости можно и его подключить, если только… — Прокурор насмешливо хмыкнул и закончил мысль: — Если его наш бравый Иван не арестует, уж очень ему хочется представить москвича в роли убийцы этой рижской дамочки. Ты в курсе небось?

— Да, слышал, — спокойно отреагировал Алексей.

— Ну, ладно, имей в виду. Свободен.

«О чем он думал, — размышлял Смородинов, выходя от прокурора, — когда сказал „имей в виду“? Предупредить хотел, что ли?» И с этим малоприятным известием он поспешил в кабинет, где обычно разбирались с материалами следствия Плетнев со Щеткиным. Антон был один, внимательно перечитывал очередные показания арестованных скинхедов. Как опытная охотничья лайка, Плетнев не давал парням расслабляться, без конца задавал похожие вопросы, крутил вокруг да около, вытаскивая из них сведения об их друзьях-подельниках. И ведь получалось.

Как бы совершенно случайно прозвучало прозвище Холодильник, а затем выплыло имя, потом, так же неожиданно, «вспомнилась» и фамилия. А задержанный парень, как выяснилось, оказывается тоже совсем случайно знал фамилию Влада. И в данный момент на квартиру Гундориных уже выехал майор Щеткин. У него хорошо получались доверительные беседы с пожилыми женщинами — одинокими матерями, вдовами и так далее. О том что она вдова и одна воспитывала сына, следователям уже стало известно из наблюдений за квартирой и осторожных расспросов соседей Гундориных.

Вот Антону и сообщил Алексей о только что состоявшемся разговоре с прокурором и о его как бы предупреждении. Иначе почему бы он сперва задал вопрос о том, как помогают москвичи? И Турецкого упомянул, который срочно возвращается в Воронеж в связи с новым убийством. Сказал и о предупреждении относительно возможных действий генерала Каинова. И Антон забеспокоился. Сказал Смородинову, что, наверное, надо будет подъехать в аэропорт — на всякий случай. А вдруг генералу действительно придет в голову шальная идея осуществить такую блажь! Надо же хоть предупредить Сашу. Алексей охотно согласился с Плетневым. Даже предложил выделить для встречи в аэропорту машину прокуратуры, если что — пусть-ка сунутся! Вот смеху будет!..

— А я, пожалуй, вместе с тобой подъеду, — вдруг предложил он, и они, глядя друг на друга, все поняли и рассмеялись. Вот уж и впрямь тонкий дипломатический ход! Куда там приятелям Штирлица из высшего руководства Рейха!..

Во время полета у Александра Борисовича неотвязно пульсировала мысль: что это, как это и, главное, почему? И снова и снова он приходил к выводу, что смерть Эвы имеет самое непосредственное отношение к нему, Турецкому. Но не к каким-то там его любовным делам, которые и были-то у них с Эвой бог весть когда, а сегодняшнее так и вовсе ни в какой счет не идет, а к его сугубо профессиональной деятельности.

Он мысленно проговаривал фразы Эвы о неизвестном ни ей, ни, разумеется, ему пожилом мужчине, латыше, который интересовался у нее, где сейчас находится Турецкий. Даже заставил ее фактически звонить Ирине и выяснять этот вопрос. Причем интересовался он таким тоном и, видимо, с такими угрозами, от которых бедной Эве было явно не по себе. Как же он не расспросил ее более подробно, детально об этом типе! Приблизительный портрет да имя — Анатоль? Немного. Почти ничего. Как он мог вообще пропустить, по сути, такую жизненно важную, — что стало ему понятно теперь, а еще не вчера, — информацию мимо ушей?! Ну да, конкретно же не его касалось… А вот и коснулось, оказывается! Да еще так, что теперь и концы с концами не связать…

И всякий раз, когда вспоминалась собственная фраза о Страшном суде, — из письма к Эве, которое ему хватило ума, уходя, не оставить все-таки на столе! — его просто швыряло из жара в ледяной холод… Состояние было таким, какое может оказаться у человека, который в самую последнюю секунду успел по необъяснимому наитию выскочить изпод колес несущегося на него сумасшедшего поезда…

Однако самое страшное, что могло случиться, уже произошло. Рычать хотелось и кусать локти, в натуральном смысле. И где-то на периферии мозга пульсировала вроде бы посторонняя мысль о том, что вот уж теперь генерал Каинов — Ванька-Каин — попытается устроить поистине дикий танец на костях поверженного к его ногам москвича. Обязательно попробует. Если это у него получится… А почему, собственно, не должно получиться? Попытка-то все равно последует, это бесспорно… Но сам он не приедет, мальчишек своих подошлет. Ну-ну!.. И Турецкий «закипал» от злости. Вместо того чтобы бандита ловить, убийцу, генерал амбиции тешит, цирковые представления намерен устраивать…