Лейпшиц». Это было уведомление об увольнении за неявку на службу и пропуск подряд пяти дней без сообщения причины. Когда Джонатан вернулся поздно вечером, Марго ткнула рукой в раскрытое письмо, лежащее на столике у раструба пневмопочты. Она спросила:

– Куда ты ходишь, Джонатан?

Тот хмуро отвернулся.

– Куда ты ходишь, Джонатан? – повторила она.

– В переулок Фейр, – с ненавистью выдавил сквозь зубы Джонатан.

– Зачем? – испуганным шепотом произнесла Марго.

– Я хочу узнать…

– Что?

– Хочу узнать зачем. Зачем ему это понадобилось!

– Кому? Кукольнику?

– Да, этому проклятому кукольнику Гудвину. Зачем ему понадобилось уродовать нашего мальчика. Я не понимаю, что происходит. И это сводит меня с ума. Мне никто не верит. Почему никто не верит?

– Джонатан, – сказала Марго. – Мы должны быть рады, что все закончилось так, а не иначе, ведь все могло быть намного хуже. Калеб выздоравливает. Мы должны верить, что он вернется, станет прежним. Я просто хочу, чтобы все это забылось, как страшный сон.

– Это никакой не сон, – упрямо проговорил Джонатан. – Это никогда не забудется. Это произошло не просто так. И я хочу знать почему.

– Ты сделаешь все только хуже, – сказала Марго, на что он снова отвернулся.

Что ж, в итоге Джонатан и сделал хуже. Намного хуже.

***

Школьный двор с трех сторон был обнесен хмурыми кирпичными стенами учебного здания, а с четвертой перегорожен высокой кованой решеткой. По двору, напоминая больших унылых жаб в мире, где не осталось ни одной мухи, бродили дети в клетчатой темно-зеленой форме. Понурые, не в силах сбросить с себя пристальные строгие взгляды, они были похожи на заключенных.

У ведущих во двор дверей застыла сутулая фигура мистера Споллвуда, учителя манер и воспитания, которого, судя по его выражению лица, сейчас жутко пытали – он явно ненавидел это место. В руках мистер Споллвуд держал шумометр с датчиком и следил, чтобы стоявший во дворе гул не достигал регламентированного школьными правилами предела детского шума. В глазах-окнах здания школы виднелись серые фигуры других учителей, неотрывно глядящих на двор: пусть сейчас и была большая перемена, дети не должны чувствовать себя слишком веселыми и радостными, ведь радость – это прямая дорога к нарушению правил – так считал Горнон Гокби, господин школьный директор.

После прошедшего шквала по углам двора сиротливо жались клоки тумана – за прошедшие дни они так до конца и не рассеялись. Кто-то из детей запускал в них руки и, с опаской оглядываясь на мистера Споллвуда, ел их. Больше от скуки, чем от любопытства или голода.

Калеб Мортон сидел отдельно от других на качелях в паре ярдов от решетки – в паре ярдов от огромного шумного мира взрослых. Уныло скрипела натянутая цепь. Мальчик покачивался совсем чуть-чуть, не отрывая ног от земли. Прочие дети глядели на него исподлобья, перешептывались, но, когда он смотрел на них в ответ, тут же отворачивались. Если бы учителя не били их по рукам линейкой, то они непременно тыкали бы в него пальцами. То, что с ним что-то произошло, ни для кого не было тайной. Когда он вернулся в школу, его прежние друзья, Эмили, Фред и Картавый Суили, сделали вид, что незнакомы с ним. Признаться, у него и не было особого желания поддерживать общение как с ними, так и с кем бы то ни было вообще. Он говорил с трудом и, когда отвечал на какой-нибудь заданный учителем вопрос, выдавал слова коротко, отрывисто, с тяжелым придыханием. А еще он отчаянно заикался, отчего многие дети смеялись.

Ученикам было запрещено каким-либо образом привлекать внимание к случившемуся или поднимать эту тему, но, разумеется, несмотря на все запреты, какие только истории не ходили по школьным коридорам, а с ударом колокола, знаменующим начало большой перемены, они выскользнули во двор. Прежние друзья во что-то играли, прочие ученики лениво болтали о том, как тяжело учиться, а еще о том, что хочется поскорее вернуться домой. Кто-то хвастался новой игрушкой…

После всего, что произошло, Калеба не интересовали никакие игрушки, игры и тому подобное. Ничто не приносило ему радости, и откуда-то он знал, что больше никогда не сможет улыбаться. Впрочем, ему и не хотелось.

Так он и сидел первые десять минут перемены, думал о произошедшем, думал обо всем плохом, что случится еще впереди, когда вдруг почувствовал, что кто-то стоит у решетки со стороны улицы. Он обернулся и увидел его.

Это был высокий худой человек в двууголке и длинном пальто. Лицо его скрывалось за белой носатой маской, а вокруг шеи был обмотан длинный красный шарф.

– Эй, мальчик, подойди-ка сюда, – негромко позвал незнакомец.

Калеб огляделся по сторонам. Другие дети совершенно о нем позабыли и занимались своими никому не нужными делами. Мистер Споллвуд мечтал об аэробомбе, которая просто обязана была вот-вот рухнуть прямо в центр этого двора. Всем было все равно. Мама часто твердила Калебу, что ни в коем случае нельзя заговаривать с незнакомцами, но все же что-то подтолкнуло его, он встал с качели и направился к решетке…

Вблизи незнакомец казался еще более высоким и тощим. В руках он держал трость.

Когда Калеб подошел, незнакомец заговорил. Все началось с вопроса, а затем переросло в целый монолог. Незнакомец все говорил и говорил, что-то спрашивал, уточнял, Калеб ему что-то отвечал. Речь была о чем-то настолько незначительном, что мальчик даже не особо понимал сути.

В какой-то момент сзади раздался строгий голос:

– Мортон!

Калеб вздрогнул, обернулся и увидел приближающегося к нему быстрой походкой мистера Споллвуда.

– Кто это был? – спросил он, подойдя.

Калеб повернулся к решетке, но там уже никого не было.

– К-к-какой-то джентльмен, – заикаясь, ответил Калеб. – С-с-спрашивал дорогу, с-с-сэр…

– Сейчас будет звонить колокол, – подозрительно косясь на опустевшую улицу за решеткой, проговорил учитель, после чего поглядел на Калеба. – Возвращайтесь в школу, Мортон, и больше не заговаривайте с незнакомыми людьми.

– Х-х-хорошо, сэр.

– Мортон!

– Да, сэр?

– Куда нужно было этому джентльмену?

Калеб пожал плечами:

– Улица К-к-кошмаров, на к-к-которой находится дом… эээ… с т-т-тайнами.

– Не знаю такого места.

– Я т-т-тоже, сэр.

Калеб поплелся в школу, но не успел он пересечь двор,