Ее мутило, комната перед глазами кружилась и кувыркалась. Но она и не думала тратить время на то, чтобы пытаться прийти в себя. Она ринулась к кровати, откинула край одеяла в сторону и, застонав от натуги, за ручку вытащила сундук, в котором Калеб держал свои игрушки.

Она откинула крышку…

То, что она увидела, ужасало. Внутри лежал голый, свернутый калачиком, ее сын, и на месте его лица была кровавая маска.

Мелко труся головой от невероятной боли, он поглядел на нее. Его глаза, лишенные век и кожи, встретились с глазами Марго… Губы шевельнулись:

– Ма… ма…

Часть третья. Ты все еще будешь любить меня утром, мама?

Капсула пневматической почты скользила внутри трубы, будто кусок пирога в горле. Конечно, если представить, что данный кусочек способен преодолевать около шестидесяти миль в час, а мнимое горло растянулось на весь Саквояжный район.

Труба, закрепленная на фасаде между первым и вторым этажами, ползла вдоль дома, добиралась до угла и ныряла под землю. Там она проходила под улочкой, скрываясь среди еще нескольких дюжин таких же труб, словно волос в старом парике, достигала площади Неми-Дрё и внутри здания Управления Пневмопочты Тремпл-Толл, или центральной станции, поднималась вверх, до пересыльной рубки. Оканчивалась труба круглым жерлом с откидной крышкой.

Навстречу капсуле был выпущен противодействующий поток воздуха, и она, замедлившись, плавно подошла к точке приема, мягко стукнула о крышку и заявила о своем прибытии свистом. Руки в кожаных перчатках откинули крышку, извлекли капсулу, перенесли ее через помещение и засунули в одну из десятков других перекрытых крышками горловин. Контейнер продолжил свой путь, под землей и на столбах, порой выныривая, а порой погружаясь еще глубже, пока не оказался на узловой станции на Полицейской площади. Здесь с ним проделали то же самое – прочитали адрес, указанный на ярлыке в ячейке, и переместили в новую трубу. Не успела капсула заскучать, а тут еще одна станция – «Чемоданная площадь», у вокзала. Очередной пересыльщик в рабочем фартуке и грубых перчатках засовывает ее в трубу, машинально желая ей удачи, и, стоит крышке за капсулой закрыться, как тут же забывает о ней, поскольку его внимания требует уже следующая…

А наша капсула тем временем выбралась внутри трубы на поверхность и понеслась над крышами домов, меж чердаками, птичниками и дымоходами, на восток, в сторону канала Брилли-Моу. Это был самый короткий участок ее пути. Пневматическая Паровая Почта Габена работала быстро, и спустя примерно пять минут после изначальной отправки капсулы она уже подлетала к конечной точке своего назначения.

Снова раздался свист, крышка откинулась, и руки в тонких черных перчатках извлекли пересыльный контейнер на свет, открыли заслонку и достали послание.

Высокий человек в черном костюме прочитал письмо, взял со столика у труб пневмопочты (здесь их у него было три) листок бумаги, ручку и чернильницу. Спешно написал инструкции, пообещал скоро быть, оставил внизу лаконичную подпись «Н.Ф. Доу», изменил адрес на ярлыке, после чего засунул послание в ту же капсулу, а капсулу – в трубу. Закрыл крышку, крутанул винт на трубе и отправил контейнер в обратном направлении.

– Мне нужно отлучиться, Джаспер, – сказал он холодным строгим голосом. Он не был зол или расстроен – он всегда так говорил.

– Хорошо, дядюшка, – раздался ответ из глубокого кресла. Там кто-то сидел, закрывшись огромной ветхой книгой с изображением мотылька на обложке.

Тот самый человек в черном, рекомый дядюшка, надел пальто, взял со стойки антитуманный зонтик, надел на голову обтянутый черным шелком цилиндр, подхватил саквояж, но вместо того, чтобы направиться к входной двери, шагнул к двери чулана в прихожей. Зайдя в каморку, он потянул за рычаг в стене. Тут же в полу поднялась тяжелая крышка люка, и Н.Ф. Доу, цепляясь за железные скобы-ступени, вмонтированные в стену колодца, спустился через круглое отверстие вниз. Спустя какое-то время крышка люка над его головой опустилась…

Марго Мортон сидела в кресле и глядела в пустоту перед собой. Скованная ужасом и ожиданием, она ничего не замечала кругом. Джонатан сидел на ступенях лестницы, опустив лицо в ладони. Он мало что понимал. Сперва пытался вызнать все у Марго, но та могла лишь плакать. Поначалу. Теперь в ней не осталось даже слез.

На лестнице раздались шаги, и вниз спустился высокий человек в черном костюме. Марго ожила и бросилась к нему навстречу:

– Вам удалось, доктор? Что с моим сыном?!

Доктор Доу прибыл на Каштановую улицу очень быстро – и это удивительно, учитывая туманный шквал, бушующий в городе. Он словно прилетел сюда в капсуле пневмопочты. И хоть данное предположение могло бы показаться нелепостью, но на деле он появился ненамного позже собственных инструкций.

Лишь только войдя в дом Мортонов несколько часов назад, он выключил и сложил свой зонт, повесил пальто и цилиндр на вешалку. Придирчиво окинул взглядом Марго: ее ожоги, рану от пули – разорванную полоску кожи на плече.

– Боюсь, вам придется подождать своей очереди, миссис Мортон, – сказал он настолько жестким голосом, словно забивал гвозди.

Джонатан уже собирался было возмутиться, но Марго кивнула:

– Конечно-конечно! Главное – мой сын! Позаботьтесь о Калебе, доктор, я молю вас! Сделайте все возможное…

– Я здесь именно для этого, – прервал грозящий разрастись на полчаса поток женских переживаний доктор. Отсутствие каких-либо эмоций на его бледном узком лице можно было принять за безразличие, а вскинутый подбородок и извечно прищуренные глаза – за надменность и презрительность. Это была не слишком-то приятная в общении личность.

Без долгих рассуждений доктор отправился наверх. Изгнав Марго и Джонатана из детской, он запер дверь. Оставалось ждать…

– Мне не нравится этот тип, – сказал Джонатан, когда они спустились вниз после грубого окрика из-за двери: «То, что вы сопите там, меня отвлекает! Попрошу вас избавить меня от себя на некоторое время!». – Я слышал о нем много дурного…

Доктор Натаниэль Френсис Доу действительно был мрачен, как тень, и холоден, как сквозняк, прошедшийся по спине. Он не растрачивал попусту ни слова, ни эмоции. А когда все же снисходил до разговора, то представал циничным, насмешливым и колким. А еще он выглядел и вел себя так, словно был перманентно раздражен. Кто-то назвал бы его черствым, но правда в том, что за черствость люди частенько