– Я не знаю. Если удастся их найти, они будут повешены. Ракайские солдаты не должны без ведома нашего короля нападать на мирных жителей Кадара. И еще – твой отец посмертно получит дворянский титул и небольшое поместье. Тогда я смогу выдать тебя замуж за благородного рыцаря из Дарнии. В Кадаре тебе нельзя оставаться – ты слишком похожа на мать. Если возникнут подозрения, что Янгис взял себе жену с ребенком при живом муже, его дети не будут считаться наследниками престола. Он казнит ее за обман. Тайра, ты понимаешь, что я доверила тебе судьбу своей дочери и от твоего молчания зависит ее жизнь?

– Я понимаю, ваше величество. И никому не скажу ничего, что может повредить вашей дочери. Вы позволите мне вернуться домой?

– Тебя отвезут к Джакобу. Он тоже не должен знать о нашей встрече. И прости меня, если сможешь.

Каждый путешественник, въезжающий через главные ворота в Гилатиан, непременно должен был испытать восторг и смятение. Широкая, как поле, вымощенная гранитом улица разрезала город надвое. Ряды каменных зданий – чем дальше, тем они были величественней – упирались в главную площадь, на которой золотом сияла гигантская статуя императора Гилата на вздыбившемся коне. Даже в пасмурную погоду сверкающий силуэт всадника на фоне белоснежных стен собора Единого Всемогущего был виден прямо с подъемного моста. Чуть выше собора над круглым холмом к небу вздымались башни императорского дворца. Их мрачный темно-серый цвет и огромная высота подчеркивали непорочную белизну и великолепие многоэтажного храма. А также ничтожество ползущей у подножия этих твердынь муравьиной цепочки путников.

Если свернуть с улицы Побед в любую сторону, дома становились пониже, зато лавки и трактиры попадались гораздо чаще. Там обитали купцы и богатые ремесленники. Еще дальше от центра жили простые горожане. На этих узких улочках благоразумному путешественнику пора было прекратить изучение столицы – особенно, если его занесло в кварталы, прилегающие к городским стенам. Ничего интересного там не было.

Впрочем, Яник и Фелух нашли кое-что занятное: прямо посреди дороги валялся богато одетый сопляк, из господ, должно быть. Как дите малое спал – калачиком, ладонь под щечкой. А винищем разило – больше, чем от них самих. Наверняка полный кошель за пазухой, а нет – так сапоги с курткой тоже хороших денег стоят. Они уже принялись исследовать добычу, но тут парень перевернулся на спину, чтоб шмонать его было удобнее. Кошеля никакого не нашлось. Яник присмотрелся к лицу щенка и бороду зачесал:

– А не племяш это герцога Брейда?

– Ну а если и племяш – нам-то что?

– Так герцог-то в трактире нашем сидит, он за племяша своего золотом заплатит, особенно, когда скажем, что от воров его отбили.

– Последний ум пропил? Герцог в «Кривом Коте»? Ну да, и император Янгис вместе с ним – пиво хлещут, да свиными ушами закусывают.

– Не бреши попусту, если не знаешь. Я видел, как Брейд к трактиру шел, и коня его в хозяйскую конюшню при мне ставили. Он не в первый раз здесь сидит, видно, дела какие секретные решает.

– Что-то больно много ты знаешь, чего я не знаю, – прищурилсц Фелух.

В «Кривом коте» оборванцев не хотели пускать к герцогу, чуть за дверь не вышвырнули, но на шум из малой залы, которая для господ, выглянул оруженосец. Важный такой, сам как будто граф. Узнав, в чем дело, ушел куда-то ненадолго, а потом велел показать племянника.

Тот уже немножко проснулся и бессмысленно таращился в небо. Оруженосец поморщился и велел спасителям тащить парня в трактир. Племяш нисколько не сопротивлялся, даже слегка подгребал путающимися ногами.

Дверь на второй этаж была сбоку трактира, там даже осведомленный Яник ни разу не бывал. Да и вообще таких хором никогда не видел. Мебель резная, красным бархатом обита, шторы на окнах из материи, какую жрецы носят – вся в золотых узорах. А на стене картина огромная – полуголая девка, так хороша – глаз не оторвать, сразу понятно, что из самого дорогого борделя. Яник так засмотрелся на девку, что и герцога не сразу заметил. А тот сидел с каким-то еще господином за низеньким столиком, уставленным непонятными яствами. По правде сказать, еды маловато было, Яник с Фелухом втрое больше бы себе заказали, но зато как она пахла! И птица чувствовалась незнакомая, и рыба – не рыба, что-то райское, а уж что в хрустальном графине алым огнем переливалось – за то и душу продать можно было.

Брейд полюбовался на племянника и бросил оруженосцу:

– Приведи его в порядок.

Солдат перестал изображать из себя знатного рыцаря, вынул парня из объятий его благодетелей и без лишних церемоний поволок вниз по лестнице.

– Ваше сиятельство, на родича вашего худые люди напали, мы вот его спасли, не извольте гневаться, – забормотал Фелух, склоняясь чуть не до полу. Герцог внимательно глянул на мародеров, достал золотую монету и швырнул через всю комнату, словно попрошайкам. Фелух поймал ее на лету.

– Спасибо за помощь. Можете идти.

С поклонами и благодарениями бродяги выпятились из комнаты, а уже на лестнице стали грызться.

– Одна одежка его дороже стоила.

– А жизнь сколько стоит? Нас бы за него вздернули.

– Так они бы меня и поймали! Ободрали бы парня по-быстрому и ищи нас.

– А как стали бы барахло скидывать – сразу бы и попались, стража всех скупщиков знает. Ладно, пошли в кабак, возьмем пива, деньгу разменяем, – примирительно сказал Яник.

– Еще чего! Зря я его тащил, что ли?

– Ты что, Фелух! Оба же тащили.

– Отвяжись по-доброму, – из кулака Фелуха выглянул нож.

– Ну и крыса же ты, Хогга тебя сожри, – растерянно пробормотал Яник.

Фелух ухмыльнулся и дунул за угол.

Не драться же с другом из-за одной монеты, пусть и золотой. Тем более, у него и своя есть. Внимательно посмотрев по сторонам, Яник стянул с ноги заскорузлый башмак и вытряхнул серебряную денежку. Посмотрел на нее с жалостью и решительно распахнул дверь «Кривого Кота». Раз так – он будет кутить в одиночку. Чуть было не заказал по привычке кувшин с пивом, горшок каши и соленые свиные уши, но вспомнил непонятные яства на столе у герцога и душа его воспарила. Он потребовал три кружки хорошего вина, жареного петуха, ну и горшок каши, конечно.

Первые две кружки пошли без особой радости. Все-таки тяжело было на сердце от незаслуженной обиды. Захотел сделать добро, пожалел паренька – и на тебе… А как начал третью – на ум пришло хорошее. Выпивал он как-то в «Коте» со святым человеком, бывшим монахом, и тот ему стих духовный сказал. Как там… «Добро рожается в мире подобно ребенку. Мамка сначала орет, после от счастья ликует». У монаха еще складнее получалось, но смысл этот самый. Вот так-то… Много на земле страдания!

Видий уже прочитал две главы из «Истории и Сказаний великого царства Салем» и раздраженно полировал ногти. Сколько можно возиться с пьяным щенком! Брейд вернулся мрачным и злым. Молча наполнил кубок, пить не стал, просто крутил в руке.