Увидев Лизу, Антон вопреки своим ожиданиям порывисто вдохнул. Что-то похожее испытываешь, ныряя с крутого обрыва или с высокой скалы. Но в то же время отчетливо понял, что огромное чувство, какое он к ней испытывал, угасло. Нет, забыть Лизу он не старался. Напротив, часто вызывал в памяти ее образ, глубоко вздыхая. Легкое ощущение светлой, приятной грусти нравилось ему. И вот Лиза снова стоит перед ним, хитро улыбаясь, она тоже все помнит, хоть и делает вид, будто приехал к ней полузабытый друг детства. Там, на даче, вокруг было так много людей…

Зачем он вернулся? Ответа на этот вопрос у него не было. Просто жизнь за пределами этой квартиры внезапно лишилась всякого смысла. Кто он? Инженер без места? Дворянин «ни кола, ни двора»? Временами ему рисовались грезы, как он возвращается в тихий, уютный дом, где ждет его жена и маленькие ребятишки. Он почти физически ощущал, как они забираются к нему на колени, отнимая газету и требуя ласки. Но ничего этого не было. И не будет никогда. В сердце не осталось ничего, кроме разочарования и тоски. И еще огромной, пожирающей и подавляющей все остальные чувства ненависти. У Антона была личная причина ненавидеть великого князя и желать тому мучительной смерти. И нет ничего и никого, ради которых можно было бы простить. Будущего Антон не видел. Собственно, он давным-давно решил наложить на себя руки. Так почему бы не сделать эту жертву полезной? Поэтому он здесь. Поэтому он встанет и пойдет с Иваном осматривать место завтрашней операции. Изучать его так, чтобы с закрытыми глазами, по числу шагов суметь определить свое место. Борисоглебскому предстояло изображать слепого. Он будет первым метальщиком. Еще Иван его ценит. Ведь это Антон придумал, как увеличить подрывную мощь динамита. Пропитать чистый американский хлопок калийной селитрой от Мальцева, той, что он для своего «рубинового стекла» готовит. Получившийся нитрат целлюлозы осторожно соединить с чистым нитроглицерином. Для чего еще в России инженер? Пробовал год к Корзунду устроится, в товарищество по строительству железных дорог, так не вышло. За концессию на это самое строительство в Петербурге столько запросили, что пришлось забыть. Гельмунд строит. Через любовницу свою в генеральном штабе заказ для армии получил. Не платил ни сколько, да еще и ворует. И никто не виноват в этом. Порядок таков. Традиция. Кто ее нарушит — сам первый пострадает.

План Ивана хорош. Прежде всего своей простотой и чудовищностью. Первым подорвется Антон. Он будет изображать слепого до тех пор, пока карета князя не поравняется с ним. Единственный способ остановить ее наверняка — броситься под ноги лошадям. Иван умный. Он сразу догадался, что другого способа нет, и предложил этот. Дальше настанет черед самого Ивана и Мити. Митя будет дворником одет, а Иван важным барином на извозчике. Надо попасть в окно кареты. Если Истопчин промахнется или будет застрелен жандармами, свою бомбу бросит Алеша Кротов. На самый крайний случай рядом, в легкой «эгоистке» купеческого фасона, сидят Лиза и Аглая, изображая барыню со служанкой. Как будто выехали за покупками. У каждой колба с тройным зарядом, не такой конструкции, как у остальных. В три раза мощнее. Даже если в двух метрах от княжеской кареты бросить — никого в живых не останется.

Глупый осведомитель донесет в охранку, что покушение состоится в следующий четверг. Сейчас, должно быть, докладывает. Совещание соберут, будут думать, что делать. Полицейские сегодня отдыхают, вчера на Хитровке большую облаву устроили. Так что завтра рано утром, когда князь поедет в Успенский собор.

— Просыпайся! — резкий голос Ивана вырвал Антона из сладкой дремы. Он словно выпал из своей прежней, простой, понятной, теплой и уютной жизни, больно ударившись о холодный дощатый пол Аглаиной квартиры.

Рядом стоял Иван.

— Пора, — сказал он.

Антон поднялся с пола, надел пальто, служившее ему одеялом.

— Надо отнести запасные заряды на место. Ты понесешь вот этот, а я два, — сказал Кольцов, беря холщовый мешок с «библиями».

Внезапно Антон понял, что если они сейчас уйдут, то Лиза и Митя останутся наедине. Аглая не в счет. Она последнее время совершенно не в себе.

— Почему я? — хриплым голосом спросил Борисоглебский.

— Я не очень-то доверяю, нашему новому другу, — последовал ответ. — Мы будем действовать, как наметили. Но начнем чуть раньше и встретим не там, где я на его плане указал, а за двести саженей. Это будет только наша с тобой операция, больше ничья. Деньги пополам.

Антон отшатнулся от Ивана.

— Что… что ты такое говоришь?

— Идем, — тут грубо дернул его за локоть. — Нечего сейчас спор затевать.

Когда они вышли из дома, лунный серп на небе заволокло тучами. Антон осторожно ступал в потьмах, пытаясь не упасть и подумал, как это вообще похоже на его жизнь. Брести, натыкаясь на неведомое, не имея никакой цели. Впереди смерть. Раньше или позже. Сегодня, или через пятьдесят лет. Нет, он не позволит Мите вот так, в один вечер, примчавшись по случаю, с поезда, стать героем. Антон крепче прижал к себе тяжелую «библию» и поежился от холодного, мокрого ветра.

Евлампий Григорьевич сидел перед Рачковским ни жив ни мертв. Только-только завершил он свой эмоциональный рассказ, выпив совершенно неприличное количество горькой смирновской настойки.

Антон Данилович смотрел на расстроенного верноподданного и чувствовал значительную досаду. То, что сообщил милый господин Тычинский, означало, что надо, невзирая на поздний час, собирать агентов, давать им подробнейший инструктаж, но самое ужасное — надо просить аудиенции у его высочества, дабы уговорить его остаться дома, а карету пустить по маршруту, чтобы задержать злоумышленников с поличным. Разумеется, князь раскричится. Он скажет, что бездари из Петербурга не в состоянии бороться с мятежниками. Он вызовет шефа московской жандармерии и прикажет тому «разобраться не медля». И тот разберется… Немедленно поскачет в Тишский и возьмет квартиру штурмом, кто бы и что бы там ни было. Если террористы еще там — они взорвут дом, похоронив всех его обитателей и жандармов под его обломками. Если же нет — операцию перенесут на другой день, а Евлампию Григорьевичу придется попрощаться с жизнью. Отвечать же за все предстоит Антону Даниловичу Рачковскому, который должен был «предотвратить», но не сумел. Да еще этот скандал с Ненашевым…

Три часа назад статский советник сам не свой явился в управление и потребовал выдать ему список филеров, кои наблюдают за Морозовым. С этим списком он ненадолго уехал, а вернувшись, заявил, что недавно нанятый на службу Савельев — из бывших уголовников, что категорически запрещено. «Как вы допустили?!» — возмущался Александр Васильевич. А вот так! За двадцать копеек в час бегать по улицам в любую погоду желающих не много. К тому же внешность их должна быть непримечательна. А где нынче таких раздобудешь? Все кинулись в себе индивидуальность подчеркивать!

Рачковский глубоко вздохнул, понимая, что рассерженного Александра Васильевича придется звать обратно и слезно просить о содействии. Возможно, удастся провести операцию тихо, а затем уж с помпой результаты ее представить. И князь ничего не скажет, все ж таки жизнь ему спасли, и шеф московских жандармов Журбяев не успеет вмешаться. Пусть себе дальше землю на Ходынке роет. После задержания троих бомбистов он решил проверить, нет ли где уже установленных адских машин. Теперь вдоль павильонов тянутся длинные глубокие рвы. К коронации обещают засыпать.