Билл осознавал глубину своей веры. Она переполняла его сердце и владела его разумом. Он гордился тем, что не был ни аскетом, устремленным в небеса, ни мальчиком-переростком, прислуживающим при алтаре. Обеими ногами он стоял в реальном мире. Его вера была зрелой, опиралась на интеллект, не полагаясь на библейские мифы и притчи. Он, конечно, читал жития святых и их писания и, разумеется, де Шардена, но он еще штудировал Хайдеггера, Киркегаарда, Камю и Сартра.

Он без труда справился с ними. Но может ли он справиться с Кэрол?

– Я не верю Маккарти, – говорил Джим.

Билл не мог не рассмеяться.

– Ты снова стал циником?

– Он никогда и не переставал им быть, – заметила Кэрол.

– Будем говорить серьезно, – сказал Джим, наклоняясь к нему. – Я просто не доверяю кандидатам, зацикленным на одной проблеме. А по существу, я не доверяю кандидатам вообще, вот и все. Политика, похоже, портит любого, кто ею занимается. Люди, которые могли бы стать лучшими кандидатами, не обладают достаточно дурным вкусом, чтобы участвовать в выборах.

– Мне кажется, что Юджин Маккарти – исключение, – возразил Билл. – И я считаю, что у него есть все шансы победить в Нью-Хэмпшире. Новогоднее наступление во Вьетнаме повернуло большую часть общественности страны против войны.

Джим покачал головой.

– Надо сначала навести порядок в собственном доме и поблизости, а уж потомзаботиться об остальном мире. Поступай мы все так, у нас меньше оказалось бы хлопот с делами в мире. Хочешь еще пива?

– С удовольствием, – ответил Билл.

– Ладно. Послушаем следующую группу. Если они будут ужасны, я знаю более тихое местечко, куда можно пойти.

Эмму Стивенс буквально вырвало из объятий сна внезапное движение рядом с ней. Иона вдруг сел в кровати.

– Что случилось?

– Я должен уйти!

Голос его звучал резко и встревоженно. Это испугало Эмму. Иона никогда не делал поспешных движений, не выказывал беспокойства. Казалось, он рассчитывал все свои поступки. Можно было подумать, что у него нервы из медного кабеля.

Но сейчас он был напряжен. Она видела, как он сидит в темноте, прикрыв ладонью здоровый глаз, и всматривается в ночь слепым глазом, будто что-то видит им..

– У тебя было видение?

Он кивнул.

– И что ты видел?

– Ты не поймешь.

Он вскочил с кровати и начал натягивать одежду.

– Куда ты?

– Ухожу из дому. Мне надо торопиться.

Эмма сбросила с себя одеяло.

– Я с тобой.

– Нет! – Это прозвучало, как удар хлыста. – Ты только помешаешь. Оставайся дома и жди.

И он выбежал из комнаты.

Эмма снова натянула на себя одеяло. Она дрожала. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз видела, чтобы муж торопился. Нет, вспомнила. Зимой 1942 года... он тогда спешил в приют.

Иона бежал по Глен-Коув-роуд.

Может случиться непоправимое.

Иона не был уверен, каким именно образом, но Тот скоро окажется в смертельной опасности. Возможно, по чисто житейской случайности, а может быть, это козни другой стороны. Он точно не мог сказать, но ему надо спешить, иначе вся прожитая им жизнь потеряет смысл.

Он закрыл рукой правый глаз. Да... вот... на западе красное свечение – знак опасности, зримый левым глазом.

Вся моя жизнь потеряет смысл.

Ему казалось, что он всегда готовился к этому, к тому, что происходит в эти дни. Но нет, не всегда. Только после того, как ему исполнилось девять лет. Именно тогда Иона узнал, что он не такой, как другие.

Он вспомнил тот день в 1927-м, когда река с грохотом ворвалась на улицы их города во время наводнения, которое потом в книгах по истории было названо разрушительным наводнением в Большой долине Нижней Миссисипи. До этого он думал о себе – когда вообще о себе думал, – что он обыкновенный мальчик с фермы, как все. Он сжигал живьем жуков, отрывал крылья у бабочек, мучил и убивал котят не больше и не меньше, чем другие мальчишки, и получал от этого удовольствие. У родителей он вызывал беспокойство, и они даже побаивались его. Но разве детство дано нам не для того, чтобы узнавать, пробовать? Он считал, что все ребята ведут себя так же, как он, но не знал наверняка, так как у него не было ни братьев, ни сестер, ни настоящих друзей.

Великое наводнение изменило все его ощущения и представления. К счастью, он был вне дома, у сарая, когда хлынула вода. Двор представлял собой море грязи после многодневных дождей. Он услышал грохот, похожий на шум большого поезда, мчащегося с уклона, поднял глаза и увидел стену грязной коричневой воды, бешено крутившей какие-то обломки и устремившейся в его сторону.

Он сумел вовремя добраться до гигантского дуба, стоявшего посреди двора. Вода уже лизала подошвы его ног, когда он взобрался на нижние ветки дуба. Толстый ствол качался и стонал под ударами вздымавшейся воды, но корни удерживали его.

Он услышал треск, похожий на взрыв, и посмотрел в сторону дома. До его высокого убежища донесся пронзительный вопль матери, но он не услышал голоса отца, и тут же толща воды раздавила в лепешку и разнесла в щепки их дом. Сарай рухнул, и его унесло вместе со скотом и обломками дома.

Однако Иона не избежал увечья. Особенно большая волна смыла его с ветки, на которую он опирался. Падая, он изо всех сил вцепился в какой-то сук, и торчащая ветка вонзилась в его левый глаз. Боль молнией ударила в мозг, он взвыл от этой муки, но не отпустил сук, нашел новую опору и подтянулся наверх, куда не доходила вода. Потом он забрался еще выше и закрыл рукой кровоточащую глазницу вытекшего глаза. Его рвало, он раскачивался взад и вперед от боли, которая жгла, как раскаленный уголь.

Вода поднималась все выше, но дерево стояло твердо. Постепенно день угасал, переходя в вечер. Точно так же острая боль в глазу сменилась ноющей. Стремительный поток воды замедлился: теперь он превратился в небыструю реку, текущую на юг.

Мимо стали проплывать предметы, самые разные, в том числе живые: кричащий ребенок, в ужасе цеплявшийся за конек крыши; рыдающая женщина на бревне; тонущий скот, мычащий и захлебывающийся; мужчина, спрыгнувший с каких-то обломков и плывший к дереву, на котором сидел Иона, но напрасно – его унесло течением, и он пропал из виду.

Маленький Иона, сидя высоко и оставаясь сухим, смотрел на все это своим уцелевшим глазом из безопасного убежища на ветке дуба. По всем правилам, он должен был испытывать ужас, печаль и отчаяние, лишившись родных и своего дома, потерять дар речи и даже впасть в ступор от травмы, которую получил, и от разрушений и смертей вокруг.