— И Шекспира читать! — добавил он, лукаво посмотрев на Коку.

— Что, уже звонила? — сообразил тот.

— Звонила, звонила, просила — как отказать?.. Великая женщина, наша гордость, жемчужина, звезда!.. Ну, идите с богом. Хинкали где брали?.. В пивбаре?.. Вот ворюги! Мяса мало. Дождутся, что пересажаю всех!.. А вот пиво ничего, пить можно! Не зря тамошнего технолога на пять лет в строгий режим закатали! Новый уже мандражит водой разбавлять так нагло!

Правда, один недовольный все-таки остался — оперативник Макашвили. Не получив ничего, он был довольно злобен, когда они прямиком из министерства приехали на закрытие дела (Нодар Мефодиевич позаботился).

— Лучше бы я вам ничего не говорил! — в сердцах обмолвился он.

— Лучше бы вы девочек ночью не насиловали! — осмелел Дэви. — Скажите спасибо, что мы об этом товарищу министру не доложили!.. А могли бы!.. Мы теперь с ним как братья!.. — И Дэви потер друг о друга указательные пальцы, показывая, как они близки с министром. — За изнасилование с использованием служебного положения и места срок полагается и, между прочим, немалый!

— И побольше, чем за пение хоровых застольных песен!.. — с многозначительным намеком закончил Кока.

И они заспешили прочь, не обращая внимания на советы следователя хотя бы извиниться перед избитыми сотрудниками. Их ждали дела поважней: Ладо с доходягой уже томились возле милиции, надо было ехать в вендиспансер вызволять Катьку и Гюль, а затем — опохмелиться по — человечески и устроить сеанс, который так и не удалось вчера посмотреть.

5. Вербовка

После истории с дракой Кока не рисковал вылезать из дома — читал «Сагу о Форсайтах» или сидел у окна, глазея сверху на прохожих и подавляя в себе желание поплевать им на головы. Когда не было гашиша, спасала библиотека. Конечно, читать под колпаком кайфа было куда интересней, но где он, гашиш?.. Где жирный вязкий коричневый гашиш Северного Кавказа?.. Где небесно-зеленый порошок азиатской анаши?.. Где украинская мацанка?.. Где хотя бы шала из сушеной конопли?.. Ничего нет. Кока позванивал по разным адресам, но нигде ничего путного не намечалось. Или было, но такое поганое, что и брать не стоило. Как-то Нукри сообщил, что есть хороший гашиш, но «мало приходит».

«Мало приходит! У него, что, ноги выросли? Сам приходит-уходит? Или это ты лапу суешь и пакеты ополовиниваешь! — хотел сказать ему Кока, зная, что «мало приходит» на самом деле означает «полный мизер». Но не сказал.

Лежал с книгой на тахте или тупо смотрел телевизор, или лениво переругивался с бабушкой, или торчал в окне, озирая улицу и готовый в любую минуту спрятаться при виде участкового милиционера, который часто наведывался в их неспокойный двор.

В их районе милиционер считался самым позорным существом на свете. В детстве Кока внимательно рассматривал их: «Вот, руки-ноги как у людей, а на самом деле…». А как иначе?.. Ведь учил же курд Титал, что менты только похожи на людей, но на самом деле не люди, а твари, у которых под формой есть хвост, под сапогами — копыта, а на голове — рога. Потому-то они не снимают никогда своих голубых фуражек. А оружие носят для защиты, если кто-нибудь захочет содрать с них брюки, чтобы отпилить копыта или оторвать хвост.

И маленький Кока свято верил в это и даже не раз подговаривал старших ребят попросить пожилого добродушного участкового Гено снять фуражку. Впрочем, бывало, что летом, в беседке за домино, Гено и сам иногда снимал фуражку, обтирая потную лысину красным платком. Рогов не обнаруживалось. Но и на это было объяснение — выпали от старости, как зубы у дворовой собаки Зезвы.

Позже, за мелкие проступки, Кока начал сам попадать в милицию. Ещё бы не попасть!.. Милиция целыми днями только и делала, что колесила по городу, выискивая, к чему бы придраться и кого бы поймать с целью выкупа. Из милиции Коку обычно вызволяла сестра бабушки, великая актриса, столь популярная в народе, что когда она приезжала за Кокой в участок, менты толпились в дверях, начальник бегал за кофе, а паспортистки слушали, разинув рты, её монологи о жизни, во время которых Коке то попадало по щекам, то рассказывалось, какой он хороший, но его портит всякая уличная сволочь.

Один раз актриса-спасительница так вошла в раж, что стала кричать на начальника милиции, почему он ловит всяких сопляков, а настоящих бандитов не сажает, и под горячую руку дала ему звонкую затрещину. Начальник ошарашенно бросился целовать ей руку, сочтя оплеуху за редкую милость.

«Чтобы никуда из дома не выходил, сидел и читал Шекспира, я проверю!..» — голосом Медеи из последнего акта кричала она на Коку, и милиционеры зачарованно повторяли за ней хоровым эхом:

«Понял?.. Шекспира!.. Проверит!.. Сиди!.. Читай!.. Дома!..»

И Кока кивал повинной головой — никуда, никогда, ни за что не пойду, только Шекспира, конечно, кого еще, всегда, понял, читать и учить наизусть!..

«Дай мне тут же великую клятву, что никогда больше капли в рот не возьмешь! Сейчас же!» — с неподдельной патетикой показывала она пальцем на заплеванный пол каталажки.

И милиционеры под гипнозом подтверждали:

«Да, да, клятву!.. Тут же!.. Сейчас же!.. Великую клятву!..»

Кока обреченно кивал:

«Даю… Клятву… Никогда… Ни капли… Великую и крепкую…»

«Не забывай, что ты позоришь не только себя, но и всю семью — отца и мать, бабушку и дедушку…» — подробно перечисляла она, по — макбетовски загибая пальцы.

«…Тетю и дядю!.. Братьев и сестер!..» — подсказывали менты в столбняке, а Кока свято обещал, что будет помнить об этом вечно, напишет на плакате и повесит над столом, чтобы не забывать.

«Ну всё, негодник! Я прощаю тебя!.. Твой проступок невелик. Я вижу, что ты раскаялся. Иди и подумай! И неделю из дома — ни ногой! Прочтешь дважды «Гамлета». А потом скажешь мне наизусть пятый монолог! — обнимала она Коку (начальник смахивал слезу, паспортистки разводили руками — «ясное дело, молодой, всё бывает», а прочая милиция стояла в ступорном молчании). — А это вы, пожалуйста, выбросите в мусор, — величественно кивала она на кокины корявые объяснительные. — Если эти бумажки вам так дороги, то напишите на них резолюцию, что я взяла своего племянника на поруки, под личный надзор и контроль. Надеюсь, этого вполне достаточно?..»

«Меня, меня тоже возьмите! На поруки, под контроль и надзор!» — робко-радостно шутил начальник, разрывая протоколы и в спешке кидая их мимо мусорного ведра.

«Тебя уже поздно брать на поруки. Горбатого могила исправит!» — усмехалась актриса, протягивая руки для поцелуя.

«Правильно! Поздно! Могила! Кладбище! Тут, тут подпишитесь!» — просил начальник и заискивающе спешил подсунуть чистый лист бумаги — показать семье автограф.

Паспортистки, затаив дыхание, тоже просили о милости:

«И для нас!.. Автограф!.. Просим!..»

Спасительница заполняла подписями лист, который тут же начинал по линейке делить завхоз — чтоб всем досталось на память. Милиция вздыхала и с обожанием повторяла: