«Спасибо!.. Спасибо за всё!.. Заходите в гости!» — начальник торопился спрятать самый большой автограф, паспортистки всхлипывали, а оперы умильно смотрели поверх голов.

«К вам? В гости? Нет уж, лучше вы ко мне, в театр, на спектакль! Милости прошу!» — лукаво приглашала она и под восторженными взглядами величественно выходила на улицу.

Опера снимали головные уборы. Паспортистки махали платками. Шофер почтительно открывал дверцу черной «Волги», включал синюю мигалку, чтобы с ветерком доставить домой народную любимицу. Следовало прощание с начальником милиции — она целовала его в лоб, а он рыдал как буйвол. И кто-то опоздавший, видя эту сцену, обязательно думал, что идет киносъемка, и недоумевал: где камеры и прожекторы?

Звонок вывел Коку из задумчивости. Он схватил трубку, надеясь на какие-нибудь хорошие известия про курево или ширево, но женский металлический голос холодно сообщил, что его срочно вызывают в военкомат, и если он завтра не явится в ю часов, то милиция заберет его в тюрьму.

— Почему? Что вам надо? — перетрусил Кока. — Я пацифист!

— Переучет, — отрезал голос. — Если не хотите загреметь на два года, приходите без опозданий, ровно в ю.

В армию Кока совсем не хотел, но и военкомата панически боялся. Ночью не спал и думал, что делать.

«Идти или не идти?.. Если идти — поймают, в казармы кинут, кровь выпьют до дна. Не идти — сами придут, заберут… Знают, что я тут. И куда спрятаться? Уехать? Денег на билет нет, мать сама на мели, даже телефон у неё недавно в Париже отключили за неуплату… Отец неизвестно где. У кого спрятаться, где одолжить?.. Плохи дела… А может, правда, переучет?..»

На другой день, труся и поджав хвост, Кока потащился в военкомат, надежно спрятав паспорт в Марселя Пруста и взяв с собой только военный билет (залитый пивом и заляпанный жиром во время своей «обмывки»). Он пугливо отворил тугую дверь, готовый бежать при любой опасности.

За стойкой его встретила смазливая стройная девушка в военной форме. Зыркая хитрыми глазками, она спросила:

— Кока Гамрекели? Очень хорошо. Пишите свою автобиографию.

— Зачем? — удивился Кока.

— Так надо! Полагается! Пишите! Вот бумага и ручка!

Не отходя от стойки, Кока начал что-то царапать на листе, а девушка подбадривала:

— Давайте, пишите, как следует. Приказ. Вон, вас там человек ждет, — вдруг добавила она тише, указывая крашеными глазками на угол приёмной, и шепнула совсем тихо: — Из КГБ.

А к стойке уже спешил с протянутой рукой полный курчавый парень лет 30-ти, в белой рубашке и темных брюках:

— Я — Хачатур, лейтенант КГБ! А вам Николай назвать?.. Давай прогуляем туда-сюда, говорим, эли. Куда лучше ходить?

— Вам лучше знать, — с ужасом прошептал Кока, слыша только страшные три звука, звенящие молотом по наковальне: «К! Г! Б!» — и мало что понимая в ломаной речи странного брюнета.

— Я не местный, бана, городу не знаю. В садику посидим, ара? Можно назвать мне Хачик, — забирая со стойки лист с начатой биографией, сказал лейтенант и спрятал бумагу в портфель.

«Не местный? В садику? Ара? Хачик? Он что, больной? Или это я свихнулся?» — думал Кока, в оцепенении спускаясь по щербатым ступеням военкомата. Но на улице никто не поволок его в «воронок», и он немного пришел в себя. Лейтенант шел сзади и в затылок тоже не стрелял.

Кока направился в скверик. По дороге он осмелел и стал прислушиваться к своему словоохотливому спутнику, который раскатывал «р» так звонко и крепко, что прохожие оборачивались вслед, а на его хриплый звук «х» уличные собаки отзывались злобным урчаньем. Выяснилось, что этот Хачик — сын генерала армянского КГБ и попал в Тбилиси по своеобразному «обмену»: закавказские кагебешные тузы (державшие сыновей при себе в своих ведомствах), устав от нареканий Москвы в кумовстве, решили перехитрить Кремль и перетасовать детишек по Закавказью, предварительно, конечно, договорившись с коллегами о «присмотре». Присмотр должен быть обоюдным и строгим: я слежу за твоим, а ты — за моим… иначе твой у меня в заложниках, как и мой — у тебя… И если мой не будет делать карьеру, то и твоему далеко не пойти. Словом, погон за погон, звезда за звезду, медаль за медаль.

Вот Хачатур прибыл по такому обмену и разворачивает теперь оперативную работу, которая ему и «в гроб не нада». И пусть Кока не думает, что он плохой человек, он просто выполняет задание:

— А что буду поделать, брат-джан? Жить надо, ара? Мою отцу — генерал-майор! Что я, поработать буду, что ли?.. Ереване ничего не сделал, эли, в отделу с проституция фрукту ел и с бабам Севан на машина ехал… А тут поручений дают, эли, меня это надо, ара?

— А я-то тут при чем? — удивился Кока (первый холодок страха отпустил, и он начал что-то соображать).

— Э, ты туда-сюда ходишь, Францию живешь. Что люди говорят?

— А что они говорят? Бардак, говорят, кругом, беспредел, перестройка и всякая дрянь, — осмелел Кока.

— Это да, бана, а еще? Разный партий, подполье, листовки, эли. Шеварднадзе хотит убивать.

— Его уже давно собираются замочить, — ответил Кока, устраиваясь на скамейке и понимая, что этот болван Хачик не очень опасен. Был бы опасен — такие глупые вопросы не задавал бы.

Хачик тем временем сообщил, что Кока, если решит с ними сотрудничать, может иметь с этого гешефта много плюсов: путевки, билеты, командировки всякие:

— Мы нашу людю поддержка даем, ара! В беду не бросим! Всё, что надо, эли! Ты — нам, мы — вас! Всё можем!

Кока резонно ответил, что, в отличие от Хачика, родился в Тбилиси, всех знает и путевки с билетами может доставать и сам, были бы деньги. А вот зачем его заставили автобиографию писать?.. И положили потом в портфель?..

— Я её все равно не подписал! — окончательно пришел в себя Кока, вспоминая, что по фильмам и книгам стукачи обязательно должны писать автобиографии и подписываться.

Хачик досадливо махнул рукой:

— А, этот ерунду! — и простодушно уточнил: — А вдруг «да» говоришь? Тогда готов, подпис делай, и всё, эли!

Но Кока упорно отвечал, что ничего не собирается делать, пока Хачик не вернет ему автобиографию.

— Ара, этот мелочь. Если ты так хочется, — неожиданно быстро согласился тот, достал лист, картинно сжег его и посмотрел на Коку бараньими глазами: — Ладно, бана. Я вижу, ты взволновал… Думай спокойно, эли. А еще больше лучше — пиши на бумагу. А я звоню через пара день. Мы подружим, брат.

Кока пожал его вялую и пухлую ладонь и, глядя вслед толстозадой фигуре, пытался понять, что этому косноязычному психу от него надо. Но, главное, в армию его не забривают и паспорта не отнимают. По дороге домой он купил две бутылки вина, а за обедом поведал бабушке о странном визитере.

Бабушка задумчиво допила вино из хрустального бокала и утерлась хрустящей салфеткой: