– Думаю, нам стоит нанять садовника, – говорил Креслер. – После того, как хозяева уехали, сад стал совсем запущенным.

Но Минне не понравился ни один из садовников, которые претендовали на эту должность. Кроме того, Юрис сказал ей, что так сад выглядит очень живописно, и он намерен запечатлеть его на цветной фотографии. Поэтому Минна ограничилась тем, что договорилась с женой сторожа, что та будет расчищать дорожки и следить за тем, чтобы сорняки не слишком разрастались.

– Ее услуги обойдутся нам дешевле, чем садовник, – заметила Минна. – Ни к чему тратиться, ведь ясно, что хозяева никогда сюда не вернутся.

Что касается меня, то я вполне освоилась в замке и в свободное время обошла большинство его помещений, оставив без внимания разве что погреба, откуда тянуло сыростью, и склеп под часовней, куда мне не хотелось спускаться. Кое-где внутри замка до сих пор попадались винтовые лестницы, и я заметила, что стена возле одной из них была в характерных зазубринах – кто-то с кем-то здесь сражался, но это было так давно, что и победитель, и побежденный давно исчезли в непроницаемой тьме веков. На одном из чердаков, где находилась всякая рухлядь, в том числе пришедшая в негодность мебель и переставленный туда клавесин, который испугал Минну, я потревожила большую сову, и она вылетела в разбитое окно, громко хлопая крыльями. Некоторые комнаты были необитаемы, судя по всему, уже много лет, а то и десятилетий; некоторые были обставлены так роскошно, что вызывали в памяти королевские дворцы. Но больше всего мне понравилась библиотека, занимавшая целый этаж в одной из башен, так что получалась анфилада комнат, сплошь уставленных шкафами с томами в разномастных переплетах. Там было прохладно, сумеречно и восхитительно спокойно, как обычно бывает в местах, где долго живут книги.

Я сняла наугад с полки том, открыла его, уперлась взглядом в готические завитушки и вернула том на место. Затем я просмотрела еще несколько книг. Все они были с экслибрисами графа Рейтерна, содержались в полном порядке и все, как назло, были на немецком, которым я еще не овладела настолько, чтобы читать без словаря. Иные издания сверкали золотыми обрезами и поражали своей роскошью, в других попадались превосходные гравюры, но тексты по-прежнему оставались для меня малодоступными. Досада моя возрастала по мере того, как я переходила от шкафа к шкафу. В одном, впрочем, обнаружились французские романы; эти я, пожалуй, смогла бы читать, но имеющиеся в наличии авторы показались мне безнадежно устаревшими, и среди них не было ни Дюма, ни Понсон дю Террайля [7], которые обладают способностью скрасить любой досуг. Зато в последней комнате меня ждало открытие: целый шкаф, если не больше, был забит переплетенными томами «Русского вестника» [8], начиная с первого номера, вышедшего аж в далеком 1856 году. Я воспрянула духом; даже то, что тома были собраны из разрозненных комплектов, и кое-где не хватало отдела современности или приложений к журналу, меня не охладило. Взяв под мышку первый том, я собралась уже идти к себе, когда до моего слуха донеслись суховатые, но мелодичные звуки. Кто-то играл на клавесине, который находился на чердаке, расположенном как раз над библиотекой.

Ружка замерла возле меня, и я видела, как тревожно шевельнулись кисточки на ее ушах: она тоже слышала странную мелодию, это не было игрой моего воображения. День клонился к вечеру, солнце ушло за облака, и из-за этого казалось, что в библиотеке стало совсем темно.

Я положила том на стол, зажгла свечу и поспешила к лестнице… слово «поспешила», пожалуй, будет тут совершенно излишним, потому что ноги мои словно налились свинцом. И все же я шла, черпая мужество не то в своей самонадеянности, не то в присутствии верной Ружки, которая не отставала от меня ни на шаг.

На чердак вела короткая лесенка: это был единственный вход и в то же время единственный выход оттуда. Наклонив голову, чтобы не стукнуться о балки, я медленно двинулась туда, где находился клавесин – и застыла на месте.

Крышка инструмента была откинута, я видела, как опускаются и поднимаются клавиши, но за клавесином никого не было. Кроме нас с Ружкой, которая с недоумением смотрела на инструмент, на чердаке не находилось в тот момент ни одного живого существа.

Я всегда считала фразу «кровь от ужаса заледенела в жилах» мелодраматичной и нелепой, но оказалось, что она в точности передает то, что ощущает человек, переживающий кошмар наяву. Не спуская глаз с клавесина, я попятилась к лестнице, потом побежала по ступеням вниз настолько быстро, насколько позволяли мне ноги и довольно тесная серая юбка, в которой я была. В библиотеке я схватила том со стола и поспешила в свою спальню, но тут мне в голову пришла неожиданная мысль.

Оставив том в кабинете, я спустилась в кухню, поговорила с поваром Фердинандом о том, что будет на ужин, потом отыскала горничную Лизу и задала ей какой-то пустячный вопрос. Креслер разговаривал с Теодором, которому собирался дать какое-то поручение, и я не стала им мешать. Минна, как я видела, находилась в саду и лежала в гамаке, который в прошлое воскресенье помогали устроить Юрис и Карл Гофман. Парализованная жена Теодора отыскалась в своей комнате, она сидела в кресле у окна, безучастно глядя в него. Не ограничиваясь этим, я прогулялась до конюшен, отыскала кучера Арнольда, который возился с каретой, а затем проведала сторожа Вильгельма. Жена кучера и жена сторожа обе заверили меня, что их мужья никуда не отлучались.

Я села на пень возле пруда, повернувшись к замку спиной, и стала смотреть на кувшинки. Воображение еще пыталось нарисовать картину с участием некоего шутника, который мог спрятаться на чердаке и с помощью каких-нибудь веревочек привести клавесин в действие, но здравый смысл убеждал меня, что на чердаке не было никого, потому что все занимались своими делами, и факты оказались на его стороне. Итак, в замке Фирвинден все же таилось нечто непостижимое, и предчувствия говорили мне, что вряд ли оно обернется для нас добром.

Если с вами произошло нечто необъяснимое, очень важно выбрать подходящего конфидента, который будет готов вас выслушать и который, по крайней мере, не станет поднимать вас на смех. Я подумала об Эвелине, о Юрисе, об отце, о Карле Гофмане, о Минне, но все эти кандидатуры по разным причинам отпали. Юрис в последнее время был способен говорить только о фотографии и различных реактивах, Гофман казался чересчур ироничным, Минна и отец бы встревожились, а Эвелина редко показывалась на почте; к тому же я знала, что один из ее детей сейчас болеет, и мне не хотелось обременять ее своими заботами. В конце концов я решила поговорить с Августином Каэтановичем и пришла в собор. Служка сказал мне, что ксендз находится у себя, и в самом деле, я нашла его в саду возле его домика, где росли щекастые розы, над которыми вился мохнатый шмель. Хозяин, одетый в старенькую заплатанную ряску, поливал из лейки цветы и, как мне показалось, немного смутился при моем появлении.