– Я его сдал. Разве после такого можно продолжать общение?

Я молчал. Мне хотелось, чтобы он говорил дальше.

– Ты не понимаешь, – наконец продолжил Игнасио. – У меня было две жизни. Одна – жизнь брата-близнеца, неотделимого от своей второй половины. Другая – жизнь единственного сына. В тот день мы окончательно разделились.

«Отлично. Сейчас передо мной настоящий Игнасио, а не обертка, которую он желал нам предъявить», – подумал я.

– В ближайшее время он временно выйдет на свободу. Вы с ним увидитесь, возобновите общение?

– Это наши с ним дела. – Игнасио повернулся к нам и встал, не скрывая скверное состояние духа. – Не хочу быть грубым или невоспитанным, но вы обязаны с уважением относиться к моей частной жизни. Я не очень люблю говорить о своих делах, а это – самое суровое испытание в моей жизни. На этой неделе все сошли с ума, в барах только о нем и говорят; не знаю, хотел бы я снова все это пережить… Это чертовски неудобно. На праздники Белой Богородицы я запланировал несколько мероприятий: обеды с друзьями и спонсорами брендов, которые я представляю, коррида… Я купил билеты несколько месяцев назад, но теперь, возможно, отправлюсь в Лагуардию, в свой загородный дом, и проведу лето там, пока все не уляжется.

– А сейчас будь любезен, проводи нас до выхода, – поспешил я.

– Для полицейского ты очень вежлив. Спасибо, что хоть в чем-то я выгляжу достойно.

– Взаимовыручка полицейских, – сказал я, вставая и протягивая ему визитную карточку. – Пришлешь мне список на мой электронный адрес?

Я надеялся, что компьютерщики привели в порядок компьютер, и Тасио больше не сможет получить доступ к моим сообщениям.

– Вышлю через пару часов, ты же знаешь, я готов на любое сотрудничество, – повторил Игнасио, будто желая вновь подчеркнуть, что он на светлой стороне.

Мы с Эсти шагали по улице Дато. Утро выдалось таким жарким, что надетые на встречу платье и костюм казались неуместными, а Эстибалис к тому же мешали туфли на каблуках. По выражению ее лица и походке я угадывал, что она готова снять их и метнуть прямо в статую Путника, трехметрового парня, отлитого из бронзы, – символ и самый любимый сувенир нашего города.

– Идем со мной, – предложил я, когда мы поравнялись с кондитерской «Гойя». – Мне нужно что-нибудь сладкое, чтобы лучше думалось.

Мы вошли в одну из самых старых кондитерских Витории, знаменитую своими «васкитос» и «нескитос», квадратными шоколадными конфетами, которые выпускаются с 1886 года: лакомство наших бабушек и дедушек по-прежнему оставалось в топе продаж сладостей на всем севере.

– Полкило чайного печенья. Только, пожалуйста, непременно с мармеладом, – попросил я продавщицу, женщину среднего возраста, с бордовыми волосами, которая в очередной раз проигнорировала мою просьбу и, как и в прочие дни, насыпала в картонную коробку те сорта, которые сочла нужными.

Я смиренно покинул магазин с коробкой печенья в руках, и мы зашагали по улице Сан-Пруденсио в сторону парковки Нового собора, чтобы забрать машину. Дойдя до оптики Фернандеса де Бетоньо, остановились и подождали, чтобы народ немного разошелся и никто не слышал наш разговор.

– Почему пятнадцать, Кракен? – выпалила Эсти, как только мы остались одни. – Почему ты попросил у него список из пятнадцати друзей?

– Ни у кого не наберется пятнадцать близких друзей, кто-то из тех, кто попадет в такой список, окажется просто знакомым. Я начну с последних имен, с тех, кому больше всего придется подумать. Не имеет смысла общаться с первыми: они скажут о нем только хорошее. Посмотрим, все ли сомкнут ряды вокруг Игнасио и не найдется ли в этой броне какая-то щель.

– А что ты думаешь насчет того, что мы видели, Унаи? – спросила Эсти. – С точки зрения специалиста по психологии. Что ты заметил там, внутри?

Я вздохнул и заговорил о подробностях, на которые обратил внимание. Это была непростая задача – перед нами была сложная психика, на которую наслаивались события в прошлом и личная травма.

– Думаю, Игнасио – личность противоречивая. На публике, вне дома… сияет. Глаз не оторвать: чистая харизма. Такая открытая улыбка… разве может она быть притворной? Но наедине, дома… он будто бы пуст. Тускнеет, перестает улыбаться, не удосуживается изобразить формальную любезность. У него даже голос становится тише, заметила? Как будто он старше, чем кажется. Я подметил несколько особенностей, которые производят впечатление чуть ли не патологических. Например, одержимость парностью. Не обратила внимание, что у него дома все симметрично? Распределение комнат по обе стороны коридора, диваны, столы, безделушки… Все картины – диптихи. Как будто он – половина целого и ждет, чтобы брат-близнец вернулся и вновь занял причитающуюся ему часть пространства. И все время смотрит в окно, прямо невроз какой-то или тик. А может, он таким образом прятался, когда чувствовал с нашей стороны давление… При этом смотрел не куда-то, а на двери дома напротив. Не знаешь, что там?

– Раньше было отделение «Банка Сантандер», сейчас – «Банка Витории».

– Нет, Эсти. Я имею в виду двери рядом с «Банком Сантандер».

– Ах да: там подъезд, где раньше проживал его брат, в смысле, брат-близнец, – сказала она с иронией.

– Все сходится. Он словно боится его увидеть и все время начеку. А каковы твои впечатления? – спросил я, пока мы пересекали задний сквер Нового собора.

– События двадцатилетней давности затронули близнецов сильнее, чем они дают понять. Вопрос на миллион евро: достаточно ли они ими затронуты, чтобы продолжать игру?

– Не знаю, Эстибалис. На сегодняшний день Тасио кажется мне человеком, способным на что угодно, в первую очередь – отомстить брату, чтобы увидеть его за решеткой. Это гораздо более странный субъект, чем его глянцевая версия, которую ты только что имела счастье лицезреть.

Наконец Эстибалис остановилась в тени статуи крокодила с человеческими руками, у пруда позади Нового собора. Она посмотрела по сторонам, сняла туфли и уселась на парапет.

– Ты в порядке? Знаю, что устала, но… может, что-то еще?

– Скоро выходные, останусь в Витории с Икером. Надо съездить в Чагорричу, навестить отца… меня это слегка напрягает.

– Но в целом все нормально? – осторожно спросил я.

– В целом все нормально, Кракен. А у тебя? Знаю, что ты был не в себе, рассматривая тела мертвых детей. Меня твоя реакция обеспокоила.

– Это всегда тяжело. – Я вздохнул, ослабил галстук и сел с ней рядом. – Устраиваясь в отдел уголовного розыска, мы понимали, что будем видеть неприятные сцены. Нам надо быть хладнокровными и держать наших призраков в темнице… Эсти, как думаешь, мы готовы к такому расследованию? Вдруг оно нас раздавит?

– Да ладно! Я буду следить за тобой, ты за мной. Вместе мы как два танка. Просто нужно сосредоточиться и запереть свои скелеты в шкафу.

Я умолк. Мы оба были слишком слабы. Мы были как сломанные скамейки: одна опирается на другую, чтобы не упасть.