Да, но странным уж наверняка этот день был для него! Он был задержан 13 августа, но мы об этом ничего не знали. Самое потрясающее было то, что один жандарм даже в тот день провел у него в доме обыск, но ничего не нашел. Что касается нас, то мы ничего не слышали. Летиция спала, я, должно быть, тоже задремала, да даже если бы мы и услышали малейший шум, мы бы не шевельнулись, ни одна, ни другая, до тех пор пока не услышали бы голос кретина с его невыносимым, режущим слух акцентом: «Это я…»

Бедный жандарм ругал себя потом всеми словами. Он так переживал, что даже плакал на процессе. Он сделал свою работу, осмотрел дом с верхнего этажа до подвала, и я ручаюсь, что вряд ли кто-нибудь смог бы обнаружить без специального оборудования потайную дверь за привинченным к стене стеллажом, нагруженным двумя сотнями килограммов. Если бы этот тип заговорил сразу, Летиция наверняка бы меньше страдала, тем более что он изнасиловал ее в первый же день. Что касается меня, с точки зрения моего тогдашнего состояния двумя сутками меньше, двумя сутками больше — это не имело особенного значения… Я абсолютно не ставлю это в упрек тому бедняге жандарму.

Во второй половине дня 15 августа, насколько я могла свериться с моими часами, я поставила заранее крестик напротив даты, как я это часто делала, когда он не приходил, чтобы нас донимать, и я говорила себе, что в такой день у нас передышка, выигранная в этой ежедневной подлой войне. У меня никогда не было надежды, что когда-нибудь я доживу до перемирия.

Еще один день. Итак, я здесь уже восемьдесят дней и столько же ночей. Кроме одной…

Мы должны были есть наши вечные «Ник-Наки», или мне опять надо было показывать ей мои рисунки и школьные уроки, я больше не знаю.

Мы улеглись, чтобы поспать, и тесно прижались друг к другу на гнилом матрасе шириной девяносто девять сантиметров, и вдруг услышали шум.

— Ты слышишь шум?

— Да, что это такое?

— Возможно, он там с шефом и его приятелями.

Она была в курсе, как и я, что для «шефа» мы были как будто мертвые, а этот негодяй нас защищал. И для нее тоже он стал защитником! Не знаю, сколько времени она бы в это верила, но это было так.

— Приготовься спрятаться под одеялом. Мы сможем выйти только тогда, когда он скажет, что это он.

После этого мы услышали, как кто-то спускается по лестнице в подвал.

На этот раз опасность приближалась.

— Слишком шумно, я никогда не слышала столько шума, это ненормально, нам надо спрятаться…

Мы различали мужские голоса, которые раздавались повсюду, но разобрать четко, что они говорили, было невозможно.

Мы были страшно напуганы, мы дрожали под одеялом. Летиция еще продолжала находиться под остаточным воздействием препаратов, поэтому ее стресс был еще сильнее. Она вообще ничего не могла понять, кроме того, что нам грозит смертельная опасность. Мы еле слышно переговаривались под одеялом.

Я соображала все абсолютно четко. Я не собиралась напускать на нее испуг, я, наоборот, как могла, старалась успокоить ее, хотя сама тряслась от страха. И это было нелегко, но я была «старожилом», и именно мне надо было отслеживать опасность и напряженно думать.

— Как ты думаешь, кто там?

— Послушай, я здесь уже два с половиной месяца, мне уже нечего терять, да и впереди мне ничего не светит… Или они пришли забрать нас обеих, и я не знаю, что они с нами сделают, или же если им нужна только одна, то это должна быть я. Они пришли меня убить. Будем ждать.

Я думаю, что между нашими телами не было ни миллиметра расстояния, мы дрожали и в то же время все сильнее прижимались друг к другу, лицом к лицу, чтобы можно было перешептываться.

Сначала мы услышали звук передвигаемых по подвалу кирпичей, затем услышали, как снимали со стеллажа бутылки и бидоны. На этот раз я испытала настоящий страх, который нельзя побороть. Это был страх смерти, которая приближалась ко мне. Я прошептала Летиции:

— Их много, я боюсь. Я никогда такого не слышала. Они сдвигают бутылки, они сейчас откроют дверь.

Однако мы услышали его голос, который, как обычно, сказал:

— Это я! Я пришел.

Дверь тяжело заскользила, она открылась ровно настолько, чтобы мы могли пролезть, и вот тут меня охватил ужас. Он стоял на ступеньке, как раз в том месте, где обычно он ждал, пока я выйду, но позади и вокруг него было полно народу. Я обезумела от страха и ударилась в панику.

— Я не хочу выходить, я не хочу выходить, кто все эти люди?.. Вы пришли нас убить, я не хочу выходить… — И сказала Летиции: — Посмотри, он сказал, что это он, но мы не знаем, кто все эти люди.

Но Летиция очень быстро узнала одного из них:

— Вон тот! Того я знаю, да, я его знаю! Он работает в Бертри! Я его знаю, это полицейский! Не бойся! Выходи!

В тот момент мы обе были уверены, что наш «спаситель» сам пошел за жандармами или же что он повел себя как смельчак, короче, нашел способ нас освободить… Я все еще колебалась, не зная, что подумать. Неужели правда? Неужели нам можно выйти отсюда?

Я даже спросила его, могу ли я взять цветные карандаши, которые он имел «любезность» мне подарить, Летиция попросила взять еще что-то, не помню что. Он ответил:

— Да, можешь взять их. Да, можешь.

Тогда, как идиотка, я сказала ему: «Спасибо, месье», — и проскользнула в узкий проход, да еще, как последняя дура, поцеловала его на прощание. То же сделала и Летиция.

И меня бесит с тех пор, что ведь я наивно верила до самого конца, что это ничтожество, этот недостойный названия тип, эта мразь имел смелость сдаться властям. Да, как мне кажется, он даже не знал, что это такое — смелость. Но в тот момент я думала — в тот момент события развивались стремительно — что-то в этом роде: «Он так запутался во всей этой истории, не знал, как из нее выйти, вот он и позвал полицейских… Спасибо ему…» Если бы только я могла плюнуть ему в рожу в тот день! Как подумаю, какую возможность я упустила!

Мы оказались в объятиях разыскников совершенно случайно. Мне кажется, что я вцепилась в полицейского Мишеля Демулена. После процесса, уже много лет спустя, он мне говорил: «Ты не хотела меня отпускать, ты вцепилась в меня, как клещ…»

Но я не очень хорошо это помню.

Мы обе под одеялом, дрожащие от страха, эта дверь, которая приподнимается, все эти незнакомые люди… мне показалось, их там целая шайка! И потом, как на ускоренном изображении, я проскальзываю под дверью и бросаюсь в объятия первого попавшегося полицейского, чтобы уже не отпускать его.

Летиция попала в руки Андре Колена, того самого, которого она, к счастью, узнала, потому что он был из ее квартала. Он дал ей свой платок, и она расплакалась в него. А меня с этого момента охватило какое-то безумное возбуждение. То, что я знаю точно, — это то, что я хочу немедленно выйти отсюда! Мне было наплевать на все остальное, я полагаю, что эмоции от этого освобождения были столь же сильными, что и страх несколько минут назад. Это было так внезапно, этот переход из мерзкой крысиной норы, где я корчилась восемьдесят дней, к солнечному свету!