До Тайнмута всего три остановки. Потом надо пять минут идти вдоль побережья под обстрелом толстых игл солёного летнего дождя с Северного моря.

В общем, я вхожу в резиденцию-пансионат для людей пожилого возраста «Прайори Вью» с Леди на поводке, а навстречу мне выходит какой-то мужчина. Вот только он не смотрит, куда идёт, и мы почти сталкиваемся, но не совсем. Однако я сразу же замечаю, что он курильщик: вокруг него висит застарелый запах табака.

Он отрывается от своего телефона, в котором он что-то печатал, и между нами начинается беседа. На первый взгляд, в ней нет ничего особенного, но она оставляет меня в тревожных и растерянных чувствах.

Мы оба говорим: «Ой, простите!», как обычно бывает, потом он останавливается, вроде как преграждая мне путь, но не агрессивно, ничего такого, и – дело вот в чём – смотрит на меня очень пристально.

Потом он опускает взгляд, будто поняв, что пялится, и говорит:

– Красивая собака!

У вас есть собака? Неважно; слова «красивая собака» – это вроде универсального начала разговора между людьми, когда по крайней мере у одного из них есть собака. Это всё равно что беседы о погоде, только менее скучные.

Схема такая:

«Красивая собака!»

«Это девочка или мальчик?»

«Какой она/он породы?» (Этот вопрос обычно задаётся, только когда порода непонятна. А если понятна, как в случае с Леди, то он звучит так: «Лабрадор, да?»)

«Сколько ей/ему?»

«Как её/его зовут?»

Примерно так, более-менее. После этого вы продолжаете разговор, если хотите, а если не хотите, то все расходятся по своим делам.

Примерно такая беседа и происходит у меня с этим мужчиной, только несколько неловкая, потому что:

а) Мы топчемся в дверях пансионата и

б) он продолжает на меня смотреть.

Странно, но мне не становится от этого стрёмно, что было бы нормально. Таращащийся на вас незнакомый мужчина – как правило, весомая причина, чтобы почувствовать себя неуютно, но, видимо, не в этот раз. Каждый раз, когда я поднимаю на него взгляд, он пристально вглядывается в меня.

Он нестарый – слегка за тридцать, наверное, – и одет, как учитель. Вельветовые штаны, рубашка с расстёгнутым воротником, джемпер с треугольным вырезом, начищенные ботинки. У него короткие волосы песочного оттенка, худое лицо и идеально ровные зубы чересчур белого цвета, которые он то и дело демонстрирует, улыбаясь мне – многовато для кого-то, кого только что встретил.

Пока это продолжается, Леди обнюхивает его ботинки и виляет хвостом, а когда мужчина протягивает руку, чтобы погладить её по голове, я замечаю кое-что, что – лично мне – кажется совершенно выбивающимся из его серьёзного образа учителя какой-нибудь там географии, и это тот факт, что на двух его пальцах виднеются желтоватые пятна от сигарет. (Раньше я видела такое только раз, у оборванного старика в церкви, с которым ба всегда здоровается, потому что, как она говорит, больше этого никто не делает.)

– Знаете, я лучше, эм… – говорю я, мотая головой вглубь пансионата.

– Да, да, конечно, – отвечает мужчина, словно ему вдруг сделалось неловко.

Он говорит с лондонским акцентом. Точно не с ньюкаслским. На секунду я задумываюсь, не отец ли это Бойди или кто ещё. Но с чего бы ему здесь быть?

– До свидания, эм… Не услышал твоего имени.

Ладно, теперь это и впрямь становится немножко стрёмно. Беседа о собаках обычно не заканчивается личным знакомством.

– Этель, – отвечаю я, вовсе не намереваясь, чтобы голос звучал настолько холодно, но выходит именно так.

– Понятно, – говорит мужчина, и его тон становится бесцветным. – Понятно. Ну, до свидания, Этель. И Леди.

– До свидания.

Я наблюдаю, как он спускается по ступенькам, оставляя за собой в лобби застарелый запах табака. Мы минуем тёплую регистратуру с её коврами и направляемся прямиком в прабабулину комнату. Завернув за угол, я оглядываюсь – мужчина по-прежнему стоит на ступеньках, прикуривая сигарету, – и он немедленно отворачивается: ему явно неловко, что я заметила, как он смотрит.

– И-и, дружочек – да ты вымокла до нитки! – говорит одна из здешних сотрудниц, когда я вхожу со стекающими с моего плаща дождевыми каплями.

Леди от души встряхивается, но вместо того чтобы рассердиться, женщина лишь смеётся. Она знает меня, но не по имени.

– Пришла навестить бабулю, дружочек?

– Прабабулю, да.

– Что ж, она только что выпила горячего молока. Сейчас она посиживает.

– Как она?

Медсестра делает паузу, явно прикидывая, сколько вообще можно мне рассказать. Наконец она останавливается на:

– То так, то сяк, дружок. То так, то сяк. Нынче не шибко хорошо. Но она будет рада тебя видеть. Ты уже вторая её гостья за сегодня!

Я не знаю больше никого, кто навещает прабабулю, но, полагаю, мне не всё о ней известно.

Мы с Леди шлёпаем дальше по коридору, мимо комнаты старого Стэнли.

Он на месте, как всегда, сидит спиной к окну и слабо приподнимает руку в знак приветствия – скорее Леди, чем мне, наверное, но это ничего. На этот раз я останавливаюсь.

– Здравствуйте, Стэнли.

Я бы назвала его мистером Как-его-там, если бы знала его фамилию, но я не знаю. Он не слышит меня, кажется.

Потом мимо раздражённо протискивается какая-то медсестра, абсолютно меня игнорируя.

– ЛАДНЕНЬКО, СТЭНЛИ, ДОРОГУША! Я ПРИНЕСЛА ТЕБЕ СВЕЧЕК!

Я ухожу. Не хочу знать подробности про Стэнли и его средства от запора.

Прабабуля сидит почти в точности так, как сидела в последний раз, но сегодня она не очень-то на меня реагирует. Кажется, она не ждала меня, хоть я и звонила в «Прайори Вью», чтобы предупредить, что еду.

Её кресло повёрнуто к большому окну, а руки спрятаны под клетчатое одеяло.

– Привет, прабабуля! – говорю я, а Леди подходит и бодает прабабулину руку, требуя ласки.

Никакой реакции. Вместо этого прабабуля смотрит вперёд невидящим взглядом и слегка двигает челюстью. Наверное, у неё во рту конфетка, скорее всего, мятная. Она их любит.

– Как ты поживаешь? Ты хорошо выглядишь. Мне нравится твой кардиган. Он новый?

После каждого вопроса я делаю паузу, и если не дожидаюсь ответа, то вроде как притворяюсь, будто ничего и не спрашивала. Я этому научилась от ба – она всегда так делает.

Так что я начинаю рассказывать ей про школу. А следом и про Араминту Фелл с её бандой и про то, какие они бесячие. Я пытаюсь рассказывать смешно, но это трудно, когда не получаешь никакого ответа.

Рассказ про Араминту тянет за собой рассказ про Бойди, и не успеваю я опомниться, как выкладываю прабабуле всё про свою невидимость.