Только монахини не носили монашеских одеяний, да пришлось им потесниться в монастырских кельях. «Большую часть помещений реквизировали, — вспоминает о. Павел, — а оставшихся насельниц, тружениц и тружеников артели, уплотнили. Выделили под жилье небольшой флигелек, но в храм, слава Богу, дозволяли ходить молиться».

Процесс непрерывной экспроприации и реквизиции продолжается день за днем. Если в августе в обители имелось 20 лошадей, то к осени 1919 года их количество сократилось вдвое: «9 лошадей годных к работе и одна старая», — перечисляет игумения Иннокентия в «Описи живого и мертвого инвентаря, находящегося в ведении Мологской трудовой женской общины при Афанасьевском монастыре». Судьба Громика, Соловья, Кубарика, Ветки, Нельки, Бархатного и многих других стала зависеть от распоряжения начальства Уземотдела, от всех превратностей революционного военного времени.

«Мобилизационное Отделение сообщает, что оставляя 8 лошадей для Афанасьевской общины, руководствовались ст. 6 Декрета Совета Рабоче-Крестьянской Обороны от 18 декабря 1918 года, по расчету одной лошади на семь десятин пахотной земли. В Афанасьевской общине наличие лошадей — 12, пахотной земли, согласно сообщения отдела Церковно-Монастырских имуществ — 53 десятины; следовательно, исходя из этих соображений, 4 лошади были предназначены к мобилизации. В данное время мобилизация и обязательная покупка временно отменены, ввиду чего и лошади указанной общине возвращены».

Этот циркуляр был отправлен в Мологский Уземот-дел из Военного Комиссариата 20 ноября 1919 г… Поскольку Земельный Отдел был непосредственным начальством Мологской Афанасьевской женской трудовой общины, то различные ведомства, то и дело покушавшиеся на имущество бывшего монастыря, обязаны были соотноситься с Уземотделом, спрашивая его разрешения, но Военный Комиссариат сообщает о своих действиях уже постфактум.

Буквально через неделю — 28 ноября 1919 г. — Мологский Отдел Социального обеспечения через голову Уземотдела требует у Афанасьевской общины «немедленно освободить помещение, находящееся рядом с богадельней, для размещения престарелых инвалидов». Не осмелившийся возражать Военному Комиссариату, Уземотдел на этот раз взрывается гневным посланием в Отсобес, называя его действия в Афанасьевской трудовой общине незаконными, а по отношению к Земельному отделу «просто некрасивыми»:

«Пользоваться запуганностью членов Общины государственному учреждению, каким является Отсобес, совсем не к лицу. Нельзя хозяйничать там, где поставлен законом другой хозяин».

Оказывается, Отсобес не впервые своевольничает в Афанасьевской обители:

«По распоряжению какого учреждения забирается ежедневно молоко из Афанасьевской общины в количестве 30 фунтов для детского приюта? — спрашивает заведующий Сельхоз. Подотдела Земельного Управления. — На каком основании и по чьему распоряжению взяты Отсобесом жернова у Общины и до сих пор не возвращены? Почему Отсобес, отдавая распоряжение об очищении дома около богадельни, не снесся предварительно с Селхоз. Подотделом?»

В ответном письме заведующий Отсобесом ссылается на то, что «делалось это в целях избежания волокиты с ведома Комитета партии и даже с ведома тов. Моисеева (разговор по этому поводу с ним был)» Остается только догадываться, кто такой тов. Моисеев, но по другим пунктам обвинения Отсобес отвечает так же смело:

«1. Молоко Общиной отпускается Дому матери и ребенка вместо богадельни, куда община отпускала согласно Постановления Исполкома.

2. Отсобес никаких жерновов не брал и относительно их никаких распоряжений не давал.

3. Отсобес не имел честь раньше знать о существовании та кого органа». Спрятавшись за спину «тов. Моисеева», Отсобес, что называется, показал нос Уземотделу и отвоевал дом у Афанасьевской обители, «пользуясь запуганностью членов Общины». Нельзя без тоски читать эту страшную послереволюционную чиновническую переписку, полную нелепых аббревиатур нового времени, где в слове «Отсобес» слышится явное «бес». Отныне монашеская трудовая артель полностью зависит от произвола какого-нибудь начальника, «тов. Моисеева» или другого, о чем свидетельствует «дело» о пропавших жерновах. Десятого декабря 1919 года «исполняющая должность начальницы» Августа Неустроева пишет объяснительную в Узе-мотдел: «Сим имею честь отнестись, что жернова нашей Общины взяты тов. Нерибовым, доставляла их сестра Общины Границына в июне месяце сего года, принимала надзирательница Марья Назарьевна. Взяты без всякой расписки, отпущены покойной Матушкой Игуменией».

«Но управляла обителью недолго…»— писал о. Павел. Игумения Иннокентия умерла глубокой осенью 1919 года, похоронили ее «на монастырском кладбище под скромным деревянным крестом». Да и как было вынести разорение обители этой «величественной монахине», в каждом слове которой при переписке с новыми властями сквозит стародавнее, царских лет, чувство собственного достоинства? Страшной реальностью стал голод, а сестры общины кормили не только себя, но содержали на своем обеспечении богадельню из 70-ти человек.

Нужда была во всем, даже в семенах для посева: «Овсом предполагается засеять шесть с половиной десятин, на которые семян недостаточно. Пшеницы имеется 1 пуд, гречи около 1 пуда, рожью засеяно 7 десятин. Огородные семена имеются, хотя и не вполне достаточно», — перечисляла игумения Иннокентия в последней сделанной ею описи 1919 года. Монастырская пасека обеднела, были убраны десять ульев; заметно уменьшилось количество скота. Как ухаживали в монастыре за скотиной, как холили каждую дойную корову, видно из детских воспоминаний о. Павла: «У каждой коровы отдельная стая, и ни одна не была на привязи… Лучшую корову звали Важня, потом была Фрина и много других». Теперь над каждой коровой стоял совдеповский чиновник с «ценными указаниями» по дойке, дело доходило до курьезов:

«Афанасьевской женской общине.

Мною, заведующим Мологским Отобсельхозом, 15 сего июня при поверке удоя молока было замечено следующее ненормальное явление: имеющимся 4-м телятам выпаивается молока по 7 фунтов каждому, что по 3 раза в день составит 2 пуда.

Подобная трата молока недопустима, посему предлагается Ваше это ненормальное явление устранить, в крайнем случае, заменить пресное молоко кислым».

Хотя, конечно, тут уж было не до смеха… Игумения Августа, бывшая казначеей при настоятельнице Иннокентии, делает все возможное, чтобы спасти монашескую трудовую общину. Пока Уземотдел возглавляет агроном А. А. Блинов, отношение к сестрам обители вполне доброжелательное, что видно из «Акта обследования Афанасьевской Трудовой Общины, находящейся в при городе г. Мологи» от 12 января 1920 года:

«1. Община состоит из 173 человек полноправных членов (2 мужчины и 171 женщина) и 197 едоков, в число которых входят постриженные в монашество в количестве 26 человек, являющиеся совершенно нетрудоспособными, а в большинстве своем просто инвалидами, которых Община оставляет на своем иждивении.

2. Земли в пользовании Общины находится только 70,42 десятины, из которых усадебной— 1 дес. 15 кв. сажен, пахотной — 30 дес. 18 кв. сажен, луговой — 35 дес. и неудобной 3 дес. 16 саж. 3. Сельхоз. инвентаря в Общине состоит: живого — лошадей 8, коров 27, быков 2, телят 3, кур 25. Мертвого — плугов 4, борон — 5, рандалей 1, веялок 2, косилок 2, кос 5, серпов 100, соломорезок 2, телег 10, саней 9, одров 8. Весь живой и мертвый