стрельба зениток сотрясали стены больницы. Во время налетов прибегали люди, дежурившие на крыше, и звали врачей и сестер помочь гасить зажигательные бомбы.

Лойзик почти все время бредил. Среди этого шума и беготни в полумраке подвала он никак не мог понять, куда он попал, и его фантазия рисовала картины одну страшнее другой. Люди с мигающими фонариками, длинные, странные тени пугали его.

Он немало наслушался рассказов о страшных подземных казематах гестапо на Шпильберге и в Кауницах, где мучили людей, и сейчас был уверен, что оказался в гестапо. Но как? Это было для него загадкой. Последнее, что он помнил, — это поездку с Франтиком на трамвае. Что было потом, он не знал. Лойзик потерял память от сотрясения мозга, когда его подбросило воздушной волной на Рыбарской улице. Теперь он думал о Франтике. Где он? И почему у него, у Лойзика, все время спрашивали фамилию пана Докоупила? Наверное, они уже все знают… Конечно, Лойзика били, ведь у него болит все тело. Здесь гестапо, а ему говорят, что это больница. Разве он не знает, как бывает в больницах? Там все совсем по-другому, ведь он же навещал в больнице Тоника Новотных, когда тот сломал руку. Ох, как у Лойзика все болит! В ушах страшный шум, а тут еще все время стрельба! Наверно, людей расстреливают, а может быть, пана Докоупила. И Лойзика опять будут бить и колоть иглами. Мальчику стало так жутко, что он закричал. Прибежала сестра.

— Что с тобой, Лойзик? Что ты кричишь? Лежи спокойно! Почему ты встаешь? У тебя болит голова?

Лойзик поднялся на постели и рухнул снова. Сестра держала его за плечи и гладила по щеке.

— Пожалуйста, пани, дайте мне попить, пожалуйста, пить…

— Сейчас дам тебе пить, только успокойся. Тебе нельзя еще подниматься. Понимаешь, нельзя!

Сестра принесла ему кружку холодного чая. Лойзик жадно пил.

— Пожалуйста, скажите мне правду, где я?

— Ты же знаешь, что в больнице. Тебя привезли сюда с улицы после налета.

— После налета? А когда был налет?

— Налеты сейчас каждый день и каждую минуту. Мы уж не знаем, куда класть раненых. Видишь, сколько их тут?

— А тот пан, который здесь был, он не из гестапо?

— Шалый парень! Что ты все талдычишь про гестапо? Это был доктор.

— Тогда почему он меня колол и все время что-то выспрашивает?

— Лойзик, довольно тебе разговаривать, лежи спокойно. Еще будешь пить?

— Больше не хочу.

— Тогда лежи спокойно, а захочешь пить или есть, позови меня.

Лойзик успокоился и даже закрыл глаза.

— Ну, вот и хорошо, поспишь, и легче станет.

Сестра побежала к другому больному поправить ему постель. Молодой человек, к которому подбежала сестра, сказал:

— Бедняга мальчик. Все еще бредит. Но странно, что он все время говорит о гестапо.

— Может, у них дома побывало гестапо, перед тем как он попал под бомбежку. Кто знает…

— Сестра, вы не знаете, где его нашли?

— Вроде на Рыбарской улице. В тот раз там было, кажется, пять раненых и двое убитых. Мальчика, похоже, подняло воздушной волной и бросило на землю. У него сотрясение мозга. Целый день не приходил в сознание.

— Еще чудо, что жив остался.

Вот уже три дня, как у Лойзика упала температура, а хороший сон прибавил сил. Он мог уже сидеть на кровати, не испытывая резкой боли. Даже попробовал встать на ноги, но у него тут же закружилась голова. «Жаль, — подумал Лойзик, — что тут такие потемки». Теперь он уже понял, что находится в больнице, но, сколько ни старался, не мог вспомнить, как он здесь очутился. А куда делся Франтик? Знают ли дома, что он, Лойзик, в больнице? Вернулся ли папа? А пан Докоупил?.. Ох, всего этого могло бы не быть, если бы не будильник… Лойзика вдруг охватила такая тоска, такое отчаяние, что он разрыдался. Сначала он плакал в подушку, но потом не смог совладать с собой и, сотрясаясь всем телом, громко зарыдал. Сосед по койке и еще кто-то из темноты стали спрашивать, что с ним случилось. Лойзик не мог промолвить ни словечка. Позвали сестру.

— Что с тобой, Лойзик? У тебя что-нибудь болит?

— Не-е-е, ни-и-и-чего.

— Грустно стало? Ну, конечно, тебе грустно.

— Да-а-а.

— Лойзик, через несколько дней будешь дома. За тобой придет папа и возьмет тебя домой. Не плачь, ведь ты не маленький. Тут в соседней палате есть еще один такой же герой, и ему тоже все время грустно. Я, когда смотрела на температурный листок, заметила, что вы с Франтиком из одного квартала.

— Фра-а-н-тик? — всхлипнул Лойзик.

— Ну да, Франтик, подожди, как его фамилия…

— С-сме-кал?

— Правильно, Франтишек Смекал.

— Пра-а-вда?

— Это твой товарищ? Так я приведу его к тебе. У него рука сломана. И голова болела. Только он раньше тебя пришел в сознание и не бредил.

Лойзик перестал плакать, только всхлипывал.

— Успокойся, Лойзик, а я посмотрю, что делает Франтик, вам вместе будет веселей, правда?

— Сестричка, — сказал кто-то из темноты, — сегодня русские, наверно, совсем близко? Строчит пулемет, раньше такого звука не было.

— И пушки стреляют близко, — добавил еще кто-то.

— Я пока еще ни с кем из города не говорила и не знаю, что там нового. Вот приедет «скорая помощь», тогда спрошу.

Лойзик дрожал от нетерпения. Значит, Франтик жив?! Что же с ними обоими тогда приключилось? Может, Франтик знает? Скорее бы сестра за ним сходила…

Когда сестра открывала дверь, то столкнулась с санитаром. — Сестра, нужны носилки, — задыхаясь, произнес санитар. — Откуда я их возьму?

— Но ведь у вас лежат на носилках…

— Лежат, а куда я их дену?

— Мы вам вернем носилки на ночь.

Нашлись двое больных, которые днем могли и не лежать.

— Йозеф, ты где? Иди сюда! Двое носилок есть…

— Бегу, Рудольф, бегу! — откликнулся в дверях второй санитар и продолжал: — Люди, знаете новость? Русские уже в Лисковце, говорят, что взяли Жабовршки! Они уже в Брно!

Санитар назвал еще несколько предместий Брно, назвал и район, где жил Лойзик.

Значит, у него дома уже Советская Армия. Лойзик так этого ждал! А он лежит в больнице и ничего не увидит…

Больные захлопали в ладоши, а двое ходячих от радости стали прыгать, не думая уже о том, есть ли среди больных какой-нибудь немец. У брненских немцев теперь душа ушла в пятки. Они сами трясутся от страха. Да что говорить, еще неделю тому назад начали улепетывать из города.

— Слышите пулемет? Ясно, это наверху, на улице. Вчера его не было слышно!

Санитары и сестра ушли. Больные заговорили разом.