Псы не тратили силы на яростный лай, поскольку сами по себе являлись воплощением ярости. Они не собирались предупреждать или пугать одинокого человека, застывшего у кромки моря. Они собирались перегрызть ему глотку.

В разные времена и в разных странах доберманов называли по-разному: и «заряженными пистолетами», и «собаками дьявола», и «черной смертью». Скандик и Викинг попадали под любое из этих определений. Их обучили находиться в состоянии постоянной настороженности, подозрительности, агрессии, пропитали лютой ненавистью к любому существу, пахнущему не так, как хозяева, выглядящему иначе или издающему иные звуки. Вторым безусловным требованием к доберманам являлась их безоговорочная преданность и послушание по отношению к тем, кого они почитали своими богами. Только они играли с псами, кормили их, дрессировали, покровительственно трепали собачьи холки. Присутствие посторонних Скандик и Викинг лишь терпели, не более того. Но стоило раздаться команде, как оба, ни секуны не колеблясь, бросались на ненавистного врага, чтобы задержать его или разорвать, если на то будет хозяйская воля.

Сегодня такая воля была высказана. Неистовый восторг туманил сознание доберманов. Ослепленные своей яростью, они не заметили одной странности, которая заставила бы насторожиться любого нормального пса, не превращенного хозяевами в четвероногое оружие.

Каждая дворняга знает, что страх имеет свой запах – едкий запах адреналина, который выделяет человек в момент испуга. А еще собачьи глаза способны разглядеть ауру, окружающую людей. Когда она имеет ровный багрово-оранжевый оттенок, лучше держаться на расстоянии… а еще лучше – убираться восвояси, если и не поджав хвост, то уж не оглядываясь. Потому что человек, окруженный таким свечением, слишком опасен. Потому что он умеет убивать ничуть не хуже доберманов. Потому что соприкасаться с его аурой – все равно, что соваться в огонь.

Ни Скандик, ни Викинг не осознали этого. Перед ними был враг. У них не было времени принюхиваться или приглядываться к попятившемуся человеку.

Зато атакованный ими человек успел сориентироваться и приготовиться к обороне. Он отказался от мысли выхватить пистолет, решив, что неизвестные в джипе только и ждут этого. Поддаться на провокацию? Раскрыть себя, спасая шкуру? Нет, господа нехорошие, не дождетесь. Вы видите перед собой не вооруженного сотрудника ФСБ, а обычного туриста в нелепом длинном пальто. Растерянного коммерсанта Спицына, отступающего в море, словно ледяная вода способна остановить спущенных с поводков доберманов.

Спицын, возможно, и понадеялся бы на это, но Бондарь не собирался спасаться бегством. Прыгнувшего на него Скандика он встретил мощным ударом сцепленных рук, направленным слева-направо и снизу-вверх.

Отброшенный в сторону доберман описал плавную дугу и плюхнулся в море. Пасть, приготовившаяся сомкнуться на человеческой глотке, хлебнула горько-соленой воды, которая к тому же хлынула в ноздри, уши и выпученные глаза. Холодная ванна не остудила пыл Скандика, однако ошеломила его настолько, что он никак не мог сообразить, где он очутился, что делать дальше и, главное, куда подевался коварный враг.

Пока Скандик барахтался на мелководье, Бондарь был атакован вторым псом, взметнувшимся в воздух. Вот когда пригодилось ненавистное пальто, сослужившее обладателю добрую службу. Собачьи зубы вцепились в толстую ткань, но прокусить ее не успели. Обхватив узкую морду добермана обеими руками, Бондарь, помогая себе всем корпусом, крутнул его вокруг оси. Растопыренные лапы Викинга резко занесло вверх, шейные позвонки хрустнули под тяжестью сорокакилограммовой туши. Превратившись из служебной собаки в мешок с костями, он ощутил чудовищный удар об землю – шмяк! – и такую острую боль, что заскулил тоньше новорожденного щенка.

Он еще слабо ворочался на песке, не понимая, почему конечности отказываются ему повиноваться, когда настал черед искупавшегося Скандика. Не позволив псу выбраться на берег, Бондарь упал на него всем телом и прижал ко дну, сомкнув пальцы на жилистой собачьей шее. Когтистые лапы отчаянно царапали ткань промокшего пальто, вода бурлила, как кипяток, Бондарь прилагал все силы, чтобы эта мучительная процедура закончилась как можно скорее.

Примерно на двадцатой секунде Скандик прекратил сопротивление. Выждав еще немного, Бондарь тяжело встал, отстраненно прислушиваясь к журчанию льющейся с него воды. Доберман со сломанной шеей механически перекатывался с боку на бок, оглашая округу жалобным визгом. Не спуская глаз с тонированного джипа, Бондарь приблизился к нему и, улучив удобный момент, наступил псу на горло. Джип медленно тронулся с места, развернулся и, грузно раскачиваясь, скрылся за пологой дюной.

Отойдя от дохлого добермана, Бондарь машинально полез за сигаретами, достал раскисшую пачку и, скомкав ее, швырнул на песок. Пальцы еще немного подрагивали, сердце колотилось в ускоренном ритме, но мысли постепенно упорядочивались, выстраиваясь в некую логическую цепочку.

«Итак, люди (или человек) из серебристого джипа не пожелали обнаруживать себя. Не стали они также подъезжать вплотную, чтобы попросту расстрелять Бондаря. Остановились чуть ли не за полкилометра и натравили на него собак. С какой целью? Понятно, что его вряд ли рассчитывали убить таким образом. Напрашивалось два объяснения. Либо неизвестные желали просто напугать его, либо попытались вывести его из строя.

Выходит, – продолжал размышлять он, косясь на смятую пачку «Монте-Карло», – выходит Ингрид намеренно уехала с пляжа, чтобы не мешать замыслу своих сообщников. Она его подставила? Похоже на то. Девица не случайно вьется вокруг профессора, обещая ему райскую жизнь в Америке. Кто-то за ней стоит. Таким образом, у Бондаря и Веры появились конкуренты, к счастью, настроенные не слишком решительно. Пока что они обходятся полумерами, но что будет дальше?

Ближайшие действия Ингрид нетрудно предугадать. Чтобы остаться вне подозрений, она просто обязана вернуться к морю со своей никчемной бутылкой шампанского. Если ее уже предупредили по мобильнику о неожиданном исходе псовой охоты, она прикинется, что ничего не понимает. Если звонка не было, она как раз заготавливает трагические восклицания, которые намеревается издавать над истерзанным телом Бондаря».

* * *

Становилось прохладно. Ветер лез за воротник, гулял внутри промокших рукавов, холодил липнущие к ногам штанины. Согреваясь, Бондарь принялся расхаживать вдоль берега, бормоча под нос всплывшие в памяти стихи.

– Кого же молить нам о ласке, когда мы друг друга терзаем веками? И кто видит нас сквозь жестокие маски? – Повернув в обратном направлении, Бондарь ответил на вопросы: – Тот, кто грядет с облаками! – Он прошел несколько шагов молча, припоминая следующее четверостишие. – Ага… Мы в злобе слепой, как в неволе… Когда просветленье внезапно наступит, кому мы расскажем о страхах и боли? – Бондарь поднял взгляд к серому небу и выловил в закоулках сознания финальную строчку: – Тому, кто спасет и возлюбит.

Он частенько развлекался подобным образом, проверяя, не утратила ли прежней цепкости его память. Лирика его не привлекала, но однажды ему пришлось безвылазно просидеть в засаде полторы недели, а под рукой не оказалось ничего интереснее поэтического сборника. Тогда он проштудировал его от корки до корки, а на протяжении следующего месяца повторял пройденное, валяясь в госпитале с простреленным легким. Оставалось лишь пожалеть о том, что пищей для ума послужили стихи, а не какие-нибудь полезные сведения. Попадись молодому Бондарю словарь или разговорник, он владел бы сейчас дополнительным языком. Стихи практической ценности не имели. Тверди их хоть с утра до ночи, а мир не станет ни лучше, ни добрее.