А в это время трое шутников спустились в деревню и подошли к жилищу сторожа.

Через окошко сарая Лебрак залез вовнутрь, открыл своим товарищам маленькую дверь, и все трое, минуя пару коридоров, проникли в квартиру Бедуина, где добрых четверть часа предавались таинственному занятию среди леек, чугунков, фонарей, канистры с бензином, шкафов, кровати и печки.

После чего, когда «тирруи» Гамбетта возвестило о возвращении их жертвы, они ретировались так же незаметно, как вошли.

Сообщники живо перебежали ко второму посту Було, куда прибыли до появления Бедуина.

Папаша Зефирен поведал в последний раз Фрико свои истории об «арабье» и «шакалье», рассказал об «акулье», которое «портит» рейд Алжира, вспомнил, как однажды, когда они купались, одно из этих мерзких животных искусало одного его приятеля и море целиком окрасилось кровью. После чего, покачиваясь и шаркая подошвами, папаша Зефирен покинул заведение под насмешливыми взглядами хозяина и его супруги.

Дойдя до владений Дони, он – бац! – первый раз растянулся, всеми словами проклиная эту гнусную дорогу, которую чертовски хреново содержал дорожный рабочий папаша Бреда (бездельник, отслуживший всего семь лет и якобы принимавший участие в итальянском походе, что за чушь!). Провалявшись так некоторое время, он поднялся и двинулся дальше.

– Надеюсь, теперь он убрался, – рассудил Фрико, закрывая дверь.

Чуть дальше лиана Було, предательски растянутая под ногами у Зефирена, заставила его скатиться прямо в канаву с навозной жижей, а двое заговорщиков в полном молчании улепетывали во тьме, унося свою веревку.

Возле навозной кучи Грокула он снова растянулся, чертыхаясь и во всю силу своих легких понося эту поганую страну, где темно, как у негра в заду.

Привлеченные шумом жители выходили на пороги своих домов и судачили:

– Да, похоже, здорово нынче напился старый вояка, видать, шибко хватил лишнего!

И пятнадцать или двадцать пар глаз смогли заметить, что, не пройдя и двадцати шагов, старик, вопреки всем законам равновесия, снова свалился, как это нередко случается с пьянчужками.

– Да ведь я ж не так пьян, черт возьми! – бормотал он, потирая шишку на лбу и разбитый нос. – Я ж почти ничего не пил. Это злость ударила мне в голову! Ах, негодники!

Его штаны превратились на коленях в сплошную дыру, и понадобилось целых пять минут, чтобы он смог откопать ключ, вместе с перочинным ножом, кошельком, табакеркой, трубкой, кисетом и спичечным коробком завалившийся в кармане под большой клетчатый носовой платок.

Наконец он вошел в дом.

С любопытством следящие за ним восемь пострелят с первого же его шага услышали грохот падающих леек. Так и предполагалось: они для того их и расставили. Наконец старикану удалось расчистить себе путь и пробраться к небольшому углублению в стене, где он хранил спички.

Он чиркнул одной из них о штаны, о коробок, о печную трубу, о стену: она не вспыхнула; он чиркнул второй, потом третьей, четвертой, пятой – обо что бы ни чиркал, никакого результата!

– Чиркай-чиркай, старик! – ухмыльнулся Курносый, который собственноручно смочил все спички водой. – Чиркай! Хоть развлечешься!

Зефирену наскучило чиркать впустую, он поискал спичку в кармане. Чиркнул ею, она вспыхнула, и он хотел зажечь керосиновую лампу; но фитиль тоже оказался с норовом и ни за что не хотел заниматься.

Зато Зефирен разгорячился:

– Черт побери, черт побери, черт побери это хреновое свинство! Ах ты, черт! Зажигаться не хочешь? Так ты, значит, не хочешь зажигаться! Ах, вот оно что! Черт побери! Так вот на же тебе! – и он со всего размаху швырнул лампу об печь. Стекло разлетелось вдребезги.

– Да он так свою хибару подожжет! – заметил кто-то.

– Никакой опасности, – ответил Лебрак, который заменил керосин остатками вина, болтавшимися на дне какой-то бутылки.

Совершив свой подвиг, старик в потемках наткнулся на печку, опрокинул несколько стульев, поддал ногой лейки, пошатался среди чугунков и кастрюль, поорал, почертыхался, проклял весь мир, упал, поднялся, вышел вон, вернулся и наконец, усталый и разбитый, не раздеваясь, улегся в кровать. Там наутро его обнаружил сосед. Посреди неимоверного разгрома, который вовсе не был похож на произведение искусства, он храпел с силой органной трубы.

Чуть позже по деревне пошли слухи – и Лебрак с товарищами потихоньку посмеивались над ними, – что папаша Бедуин накануне вечером нарезался, как свинья, выйдя от Фрико, восемь раз упал, а вернувшись к себе, перевернул все вверх дном, разбил лампу, надул в постель и навалил в чугунок…

На следующий день по дороге в школу друзья по обрывкам фраз узнали про похождения папаши Зефирена. Деревня полнилась слухами, все радостно обсуждали разные эпизоды вакхического приключения; лишь главный герой, спящий пьяным сном, не ведал пока о разрушениях в своем хозяйстве и о том, насколько давешние события подорвали его репутацию.

На школьном дворе Лебрак оказался в центре группы старших, которые помирали со смеху, громким голосом, чтобы слышал учитель, пересказывая истории, услышанные на деревенских улицах. И каждый особенно подчеркивал скабрезные и игривые детали: например, чугунок и постель. Те, кто помалкивал, скалились изо всех сил, а их глаза лучились гордостью и победным блеском, потому что они понимали, что все в большей или меньшей степени способствовали этому справедливому и благородному акту мести.

Теперь Зефирен может орать сколько угодно! Стоит ли уважать того, кто может так крепко нарезаться, и, как свинья, валится в канаву с навозной жижей, и настолько теряет ориентиры, что принимает свою кровать за писсуар, а чугунок – за ночной горшок?

Под сурдинку самые старшие, главные герои, добивались пояснений и требовали деталей. Вскоре все узнали долю участия в акте возмездия каждого из восьмерых.

Так стало известно, что трюк с лейками и спичками – дело рук Курносого, а также Тентена, следившего за передвижениями старикана, и Гамбетта, давшего сигнал тревоги; а основные операции – плод воображения Лебрака.