На повороте стоял штандартеноберюнкер Шварк. Мы подобрали его и поехали дальше. После того как командира роты ранили, Шварк, которому исполнилось всего 20 лет, был назначен командиром пятой роты. Он остался, чтобы попытаться найти нас во всем этом хаосе и увести к тыловым службам.

Примерно в 50 метрах от дороги стояло 88-мм орудие. Погода была солнечной, поэтому расчет разделся по пояс, чтобы легче было работать. Пот сверкал на спинах зенитчиков, когда они подносили снаряды, заряжали и стреляли, ведя беглый огонь. Внезапно в небе показался советский истребитель, который бросился вниз, как сокол на добычу. Вой мотора и свист воздуха предупредили артиллеристов, совершенно не паникуя, они убегали к своему окопу, успев выпустить снаряд, который уже находился в стволе. Подобно стреле, самолет бросился на орудийный окоп. Рев двигателя становился громче, переходя в оглушительное, пугающее завывание. Прямо над орудием самолет сбросил бомбу, буквально в нескольких метрах от земли дернул носом вверх, с фантастической скоростью набрал высоту и исчез.

Бомба пролетела мимо цели приблизительно на 30 метров, выбросила облако земли, похожее на гриб, но не причинила вреда. Артиллеристы примчались из своих укрытий, принесли снаряды, зарядили орудие и продолжили стрельбу, размеренно и механически, как после короткого перерыва на учениях.

Это была короткая, но захватывающая интермедия. Какой удивительно одаренный пилот, какое мастерское пике! И такими смелыми, твердыми как сталь воинами были эти зенитчики, которые, как мне показалось, с явной неохотой убегали со своих позиций. Сразу после того, как взорвалась бомба, они вернулись и продолжили стрельбу, как будто ничего не произошло!

Под командованием Шварка мы проезжали мимо длинных колонн отступающих частей, наконец добрались до взвода снабжения и воссоединились с нашей ротой. Не было многих знакомых лиц, исчезли те, кто еще этим утром курил мои сигареты или одолжил табака для трубки, с кем в течение многих месяцев мы делили военные опасности и кто сохранял ясный ум во многих опасных ситуациях. Потери были чудовищными, и когда штандартеноберюнкер Шварк приказал нам построиться, оказалось, что приблизительно половина солдат пропала, большинство из них погибли. Из раненых отсутствовали только получившие серьезные раны. Все, кто еще мог ходить, стоять и держать оружие, вернулись с перевязочных пунктов сразу после наложения небольшой повязки. У Феликса Штайнера растаяло бы сердце, если бы он смог увидеть эти редеющие шеренги черных от дыма, грязных эсэсовцев в рваных мундирах, с окровавленными повязками, но готовых к новым сражениям. Утренние ужасы потрясли, но не сломили нас. У нас все еще имелись оружие и боеприпасы!

Санитары бегали туда и сюда, посыльные метались взад и вперед по шоссе и песчаным деревенским проселкам. Тем временем поползли всякие слухи. Из уст в уста передавалась самая противоречивая информация, которую то подтверждали, то опровергали. Всем было совершенно ясно, что началось генеральное наступление на Берлин. Конечно, мы не были на передовой линии фронта и не видели, что там происходит. Но непрерывная артиллерийская канонада и огромные соединения бомбардировщиков и истребителей со всей очевидностью показывали, что начинаются решающие бои.

На дорогах воцарился хаос. Каждый перекресток, каждая небольшая железнодорожная станция и каждый мост были засыпаны бомбами, каждую войсковую колонну настырно обстреливали истребители. Танки, пушки, грузовики, санитарные машины и тягачи валялись на обочинах вперемежку с мертвыми лошадями и скрюченными телами павших солдат с оторванными конечностями. Все чаще возникали заторы, и бомбежки этих скоплений техники производили ужасный эффект. Сойти с дороги можно было, но это приносило мало пользы, потому что вокруг тянулись только пашни и поля с редко встречающимися маленькими рощицами тут и там. Бомбы делали основную работу, а истребители прочесывали все вокруг своими пулеметами, довершая ее. Они выполняли продолжительные заходы и делали крутые развороты на высоте тридцать, двадцать и даже десять метров, гоняясь за бегущими солдатами. Их снаряды пропахивали длинные борозды в земле. Среди бегущих мужчин рвались артиллерийские снаряды, люди падали и оставались недвижными.

В разгар этого кровавого безумия штаб дивизии «Нордланд» растерялся и временно впал в оцепенение. Разбросанные по разным местам батальоны и роты пришлось собирать и готовить к бою. Мы создали нечто вроде линии фронта и вскоре снова вошли в соприкосновение с Красной Армией. Далее повторилась кровопролитная битва в Померании. Большевики всюду появлялись раньше, чем мы узнавали об этом. Они имели огромное количество танков, да и пехоты мы видели ничуть не меньше. Русские намеревались сломить наше сопротивление, используя огромное численное преимущество. Раз за разом мы, вступив в бой, обнаруживали, что нам противостоят соединения одних только танков, штурмовых орудий и целых батальонов «Сталинских органов». Среди них не было ни одного пехотинца, механизация Красной Армии достигла своего пика. Судя по всему, пехоту перевозили в основном на американских грузовиках, которые следовали за танковыми частями.

Борьба была исключительно жестокой, и наши потери были большими. Наша дивизия довольно быстро сократилась по численности до полка. Нам приходили приказы выделить ту или иную роту для защиты определенного сектора, поэтому привычным делом стало видеть, как унтерштурмфюрер вешает на плечо автомат и идет на передовую вместе с унтершарфюрером и парой солдат, которые волокут ящики с патронами. И все это называлось ротой! Чего мы надеялись добиться с батальонами из 40 или 50 солдат и полками по 200 или 300 человек? Но мы продолжали сражаться! На позицию, короткая перестрелка, затем все встают и отходят. На нас внезапно мог обрушиться огонь сзади, мы попадали в окружение, но все-таки прорывались и снова возвращались в бой! И это продолжалось в течение многих дней, мы остались без сна и почти без еды.

Иван, который обычно избегал ночных атак, теперь взял привычку непрерывно двигаться круглыми сутками. Было странно и непривычно слышать, что глухое рычание танковых моторов не стихает даже в темноте, видеть вспышки выстрелов, слышать боевой клич большевиков. Наши силы были напряжены до такой степени, что напряжение смело можно было назвать сверхчеловеческим. Но за каждую позицию, которую мы были вынуждены покинуть, враг платил высокую цену убитыми и ранеными.

В первые дни после катастрофы в Кюстрине мы ни разу не видели солдат из других частей, кроме как из нашей собственной дивизии. Начинало казаться, как будто бы все бремя свалилось на наши плечи, хотя, конечно, соседние части вели столь же отчаянное сражение с превосходящими силами русских. В те дни мы буквально висели между жизнью и смертью, и потому у нас не было времени, чтобы думать о подобных вещах. Командир взвода просто не мог составить себе общую картину, даже в пределах небольшого сектора обороны.

Мы сражались, бежали, ездили, окапывались, сражались, бежали снова и снова, все это без малейшей передышки, железная хватка противника не ослабевала. Это так выматывало и полностью забирало все силы, что ни одно отдельное событие не отпечаталось в памяти. Это просто стало продолжением невнятных и путаных картин: взрывы снарядов, горящие танки, фермы и города. Мы видели деревни, превратившиеся в закопченные руины или пылающие костры, умирающих товарищей справа и слева, мы слышали их жалобные стоны и пронзительные крики боли. Мы видели заросшие, грязные, окровавленные лица солдат с воспаленными покрасневшими глазами.