Поднявшись с кресла, Марк Габриэль бросил взгляд на часы. Было уже три, а ему еще требовалось позвонить своим банкирам в Милане, Цюрихе и Франкфурте и распорядиться об экстренной ликвидации портфелей акций. Он продавал все свои акции — «Фиат», «Оливетти», «Фининвест», «Бенеттон», «АББ», «Юлиус Баер», «Нестле», «Кредит Свисс», «Байер», «Даймлер», «БАСФ» и «Дрезднер». Его снова будут уговаривать оставить капиталы на рынке. И снова Габриэль будет объяснять свое решение реструктуризацией компании и назначать встречи, на которые он не собирается являться. Конечно, он оставит на каждом счете миллион-другой, а вот доходы от продажи акций попросит переводить на многочисленные номерные счета в Дублине, Панаме, Вадуце и Люксембурге.

Потом снова продаст.

Он будет продавать так, как никогда раньше.

Чувствуя необходимость размяться, Габриэль сделал несколько кругов по кабинету, по привычке задержавшись у окна. На другом берегу в высь безоблачно-синего неба уносилась Эйфелева башня. Вид из окна на миллион долларов, и Габриэль знал, что будет скучать по нему. Башня находилась в полумиле, но казалось, что до нее рукой подать. Его взгляд зацепился за лифт, поднимавшийся в стальном кружеве, и Габриэль подумал, что эта башня не подвластна времени: она и сегодня современна, и сегодня поражает не меньше, чем в те дни, более сотни лет назад, когда ее построили для украшения Всемирной выставки в Париже в 1889 году.

Однако сейчас его больше интересовали пешеходы внизу. Высунувшись из окна, он неторопливо скользил взглядом по улице. Через два дома от него шофер в ливрее наводил глянец на автомобиль посла Катара — «Порше-ГТ-турбо» стоимостью триста тысяч долларов, однако он не был настолько поглощен своим занятием, чтобы не заметить длинные красивые ножки двух молодых женщин, проходивших мимо. Несколько ребятишек с криками и визгом гонялись друг за другом. Месье Гальени, владелец кафе на углу, прохаживался перед своим заведением, дымя сигарой и тщетно высматривая хоть кого-нибудь, с кем можно было бы поспорить о последних шагах, предпринятых правительством. Больше на тротуарах никого не было. Как всегда в послеобеденное время.

Габриэль задумался о событиях последних дней. Он знал, что, когда незваные гости придут, они будут невидимы.

Он вернулся за свой письменный стол.

Да, он будет скучать по Эйфелевой башне. Но больше в Париже нет ничего, с чем ему было бы жалко расстаться. Он спокойно оставит всю эту богемную ночную жизнь и уличные кафе, богомерзкие потоки машин и загаженный воздух, сырую осень и скучную зиму и, уж конечно, страстную самовлюбленность Парижа. Здесь все насквозь прогнило.

Сняв трубку, он набрал номер и начал второй раунд звонков:

— Привет, Жан-Жак. Продавай. Мы выходим из «Ситроена», «Сен-Габена» и «Л'Ореаля». Да, продавай все. До последней акции.

«Форд-мондео» провез Адама Чапела и адмирала Оуэна Гленденнинга через три пропускных пункта и въехал во двор американского посольства. Бетонные надолбы, отстоящие одна от другой на полтора метра, составляли первую линию защиты. За ними, под прикрытием полицейских машин, поставленных точно перед воротами посольства, расположились три пары французских полицейских. В небесно-голубых рубашках и темно-синих брюках, в форменных фуражках и с автоматами на груди они выглядели безупречно. Последнюю линию защиты составляли морские пехотинцы. Их пост находился у пропускного пункта в канцелярию, и они тоже были начеку в связи с принятыми дополнительными мерами.

— Можно подумать, что мы в зоне боевых действий, — заметил Гленденнинг, открывая дверцу, когда машина плавно остановилась. — Посты по всей улице, на четыре квартала в каждую сторону, на крышах снайперы. Мы уже раскрыли два заговора — а не то это заведение взлетело бы на воздух. Бог знает, сколько их еще замышляется прямо сейчас. — Немного неуклюже он вытащил из машины одну за другой ноги, достал костыли и с трудом выпрямился, не обращая внимания на водителя, бросившегося ему помогать. — Вам помочь выбраться? — не оборачиваясь, спросил он Чапела.

— Спасибо, сэр, я справлюсь, — ответил тронутый участием Чапел.

Сейчас его онемевшее плечо не болело: перед выпиской из больницы доктор Бак настояла на уколе обезболивающего. За время поездки последние следы контузии прошли окончательно: слова Гленденнинга, как своевременная пощечина, мгновенно привели его в чувство.

— Значит, так: Талил не забрал деньги в «Королевских ювелирах», — сообщил без всякого вступления адмирал, как только они покинули территорию больницы.

— Как так? — спросил Чапел. — Мы же видели, как он вошел в ювелирный магазин с пустыми руками и через две минуты вышел с саквояжем.

— Допустим, но во взорванной квартире мы не нашли ни одного американского доллара. Не говоря уж о пятистах тысячах или больше, которые, как предполагалось, находились в сумке, взятой в ювелирном магазине. Так вот, бомба может уничтожить много чего, но не столько тысяч долларовых банкнот. Зеленые бумажки должны были разлететься, как конфетти в Новый год. В саквояже была только взрывчатка семтекс.

— Тогда как…

— Помнится, вы на минуту-другую потеряли его из виду.

В метро, понял Чапел, когда Талил как вкопанный застыл на платформе. Он чуть дольше принятого задержал взгляд на Гленденнинге, пытаясь понять, обвиняют его или нет. Цвет лица у того был серый. Глаза спрятаны за толстыми линзами очков. Какой-то прямо филин, и не скажешь, что адмирал. Адам подумал, что он намеренно создает такое впечатление, словно это его униформа, которую, как и офицерский китель, всегда надо держать в надлежащем виде. Внешняя невыразительность была для него эмоциональным бронежилетом. Сейчас он не был мужчиной, переживающим скандальный развод, отцом, у которого один сын лечится от алкоголизма, а другой учится на юридическом факультете в Гарварде. Сейчас он был орудием своего правительства: объективный, беспристрастный, не позволяющий, как представлял себе Чапел, личным обстоятельствам влиять на принимаемые решения.

— А что говорит Бубилас? — поинтересовался Чапел. — Владелец ювелирного магазина. Вы его задержали?

— Он у генерала Гадбуа в Казармах Мортье.

— Гадбуа? Он же из военной разведки? Я считал, что мы сотрудничаем с криминальной полицией «Сюртэ».

— Ребята, с которыми вы были вчера, служили в спецподразделении, приписанном к разведке, а не к полиции. Бабтист возглавлял там антитеррористическую группу. Леклерк специализируется на поручениях погрязнее. Гадбуа не любит без особой необходимости афишировать причастность своего ведомства к внутренним делам страны.

— Так получается, не я отвечал за проведение операции?

— А вы полагали иначе? — Гленденнинг нахмурился, будто не желая тратить время на детские обиды. — Вы отвечали за эту операцию так же, как и любой другой. Бабтист был там, чтобы одернуть вас, если посчитает, что где-то вы промахнулись. Да, так вот Бубилас клянется, что ему никто не звонил. «Хавала? А что это такое? — спросил он. — Какой-то новый танец?» Заверяет, что в жизни Талила не видел.