Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Операционная и сущностная неопределенность
И кости, и рулетка относятся к играм, основанным на случайности. Для прогнозирования их исхода используется теория вероятности. Однако эти чисто механические и макроскопические игры считаются «случайными» только по причине практической невозможности точно управлять броском кости или вращением шарика. Теоретически возможно изобрести чрезвычайно меткий механический метатель, который значительно уменьшил бы неопределенность результата. Скажем так: в рулетке неопределенность носит не сущностный, а сугубо операционный характер. То же самое относится, как мы скоро увидим, и к теории многочисленных явлений, где понятие случайности и теория вероятности используются по чисто методологическим причинам.
В других ситуациях понятие случайности приобретает фундаментальное, а не просто операционное значение. Так обстоит дело, например, с «абсолютными совпадениями», то есть с совпадениями, которые являются результатом пересечения двух совершенно независимых цепочек событий. Предположим, что доктора Брауна срочно вызвали к новому пациенту. Тем временем строитель Джонс приступил к срочному ремонту крыши соседнего здания. Когда доктор Браун идет мимо, Джонс случайно роняет молоток, (детерминированная) траектория которого случайно пересекает траекторию врача, и тот умирает от травмы головы. Мы говорим, что он стал жертвой несчастного случая. Какой еще термин подходит к такому событию, по самой своей природе непредсказуемому? Случайность, очевидно, является здесь сущностной, внутренне присущей абсолютной независимости двух цепочек событий, пересечение которых приводит к гибели доктора.
Но вернемся к биологии. События, которые могут спровоцировать или допустить ошибку в репликации генетической информации, и их функциональные последствия абсолютно независимы друг от друга. Функциональный эффект зависит от структуры, от фактической роли модифицированного белка, от взаимодействий, которые он обеспечивает, от реакций, которые он катализирует. Все это никак не связано ни с самим мутационным событием, ни с его непосредственными или отдаленными причинами независимо от их природы (детерминированной или недетерминированной).
Наконец, на микроскопическом уровне существует источник еще более выраженной неопределенности, заключенной в квантовой структуре материи. Сама по себе мутация является микроскопическим – квантовым – событием, к которому, следовательно, применим принцип неопределенности. Событием, которое по самой своей природе по существу непредсказуемо.
Как известно, принцип неопределенности никогда не был до конца принят некоторыми величайшими физиками современности, в частности Эйнштейном, который отказывался признать, что «Бог играет в кости». Некоторые школы предпочли видеть в нем исключительно операционное, но не сущностное понятие. Однако все попытки заменить квантовую теорию более «тонкой» структурой, лишенной неопределенности, закончились неудачей, и в настоящее время лишь немногие физики склонны верить, что этот принцип когда-либо исчезнет из их дисциплины.
Как бы то ни было, следует подчеркнуть, что даже если от принципа неопределенности когда-нибудь откажутся, между детерминизмом мутации в ДНК и детерминизмом ее функциональных эффектов на уровне взаимодействия белков мы по-прежнему увидим не что иное, как «абсолютное совпадение», подобное тому, о котором шла речь в притче о строителе и враче. Это событие все равно останется в сфере «сущностной» случайности – если, конечно, мы не вернемся в мир Лапласа, из которого случайность исключена по определению и в котором доктору Брауну суждено умереть от молотка Джонса с незапамятных времен.
Эволюция: абсолютное творение, а не откровение
Бергсон, как мы помним, видел в эволюции выражение творческой силы, абсолютной в том смысле, что он представлял ее как не имеющую иной цели, кроме творения в себе и ради себя. В этом он кардинально расходится с анимистами (будь то Энгельс, Тейяр де Шарден или оптимистические позитивисты вроде Спенсера), рассматривающими эволюцию как величественное развертывание программы, вплетенной в саму ткань вселенной. Следовательно, эволюция для них – не подлинное творение, а уникальное «откровение» – проявление дотоле невыраженных намерений природы. Отсюда тенденция видеть в эмбриональном развитии явление того же порядка, что и эволюция. Согласно современной теории, идея «откровения» применима к эпигенетическому развитию, но, конечно, не к эволюционному процессу, который именно в силу своего возникновения из, по сути, непредсказуемого выступает творцом абсолютной новизны. Может ли быть так, что эта очевидная конвергенция бергсоновской метафизики и научной мысли – тоже чистое совпадение? Вероятно, нет: будучи художником и поэтом, чрезвычайно хорошо разбиравшимся в естественных науках своего времени, Бергсон не мог не ощущать ошеломляющего богатства биосферы и поразительного разнообразия ее форм и моделей поведения, которые почти напрямую свидетельствуют о неисчерпаемой, ничем не неограниченной творческой щедрости.
Однако там, где Бергсон видел самое яркое доказательство того, что «принцип жизни» кроется в самой эволюции, современная биология признает, что все свойства живых существ зиждутся на фундаментальном механизме молекулярной инвариантности. Для современной теории эволюция не является свойством живых существ, ибо проистекает из несовершенства консервативного механизма, составляющего их уникальную привилегию. Таким образом, можно сказать, что тот же источник случайных возмущений, «шума», который в неживой (т. е. нерепликативной) системе мало-помалу привел бы к распаду всей структуры, не только служит источником эволюции в биосфере, но и объясняет ее неограниченную свободу творения благодаря реестру случайностей, записывающему шум вместе с музыкой: репликативной структуре ДНК.
VII
Эволюция
Начальные элементарные события, открывающие путь эволюции в крайне консервативных системах, называемых живыми существами, микроскопичны, случайны и никак не связаны с влиянием, которое они могут оказывать на телеономическое функционирование.
Случайность и необходимость
Но однажды вписанная в структуру ДНК случайность – по существу, непредсказуемая, ибо всегда единичная – будет механически и точно воспроизведена и транслирована: то есть одновременно приумножена и транспонирована в миллионы и миллиарды копий. Вырванная из царства чистой произвольности, случайность вступает в царство необходимости, самой неумолимой определенности. Ибо естественный отбор действует на макроскопическом уровне, уровне организмов.
Даже сегодня многие выдающиеся умы, кажется, не в состоянии ни принять, ни даже понять, что из источника шума естественный отбор в одиночку и без посторонней помощи мог извлечь всю музыку биосферы. В сущности, естественный отбор оперирует продуктами случайности и не может питаться ничем другим; однако действует он в области с очень жесткими требованиями, и в этой области случайность исключена. Не случайности, а этим требованиям обязана эволюция своим прогрессивным ходом, своими последовательными завоеваниями и тем впечатлением плавного и устойчивого развития, которое она производит.
Некоторые постдарвиновские эволюционисты, обсуждая естественный отбор, отстаивали упрощенное, наивно-безжалостное представление о нем: идею о беспощадной «борьбе за жизнь» – выражение, принадлежащее не Дарвину, а Герберту Спенсеру. Неодарвинисты начала этого столетия, со своей стороны, предложили гораздо более содержательную концепцию и показали, на основе количественных теорий, что решающим фактором в естественном отборе является не борьба за жизнь,
