— Да что вы в самом деле! — с досадой вскрикнула Альбина. — Чего вы ломаетесь? Вы что, Мумозин? Знаете вы прекрасно, кто я и что тут у нас творится. Простите, я, может, невежлива с вами сейчас, но не могу я заниматься пустяками, кривляться, терять время. Мне помощь ваша нужна. Очень нужна.

Самоваров онемел.

— Дело в том, — сообщила Альбина, — что Геннадий арестован. Я так же удивлена, как и вы, но это факт. Нелепый факт!

Самоваров таким фактом совсем не был удивлен. Альбина продолжила:

— Он арестован, а за что? На каком основании? Все этот мальчишка следователь! Он вызвал Гену вчера, как я поняла, в качестве свидетеля. Я ничего не знала. Мы сейчас с Геннадием временно врозь, и мне поздно сказали… Так вот, он пошел, его там о чем-то спрашивали… Он, конечно, не сдержался… Наверняка были какие-то гнусные намеки, и он не сдержался. Он возражал следователю. Может, и ударил… Он ведь был так расстроен! Оскорблен!

Самоваров живо представил себе могучего Геннадия Петровича: держит он за грудки неведомого Мошкина и хрипит: «Что ты сказал?» Альбина продолжала возмущаться:

— И вот он арестован! За что? Он не убивал ее! А следователь… Геннадий мухи не обидит, это какой-то бред!

Она взяла баночку с ядовито-розовой, до конца почти вымазанной краской, повертела в руках и снова со стуком швырнула на столик:

— Это дикость! Он мухи не обидит! Что же вы молчите?

Она не плакала, но вся дрожала.

— Что я могу сказать? — неохотно отозвался Самоваров. — Судя по всему, ваш муж («Какой, к черту, муж? Он Танин муж не разведенный, теперь вдовец», — подумал он.) не арестован, а задержан. Скорее всего, за хулиганство, за препятствование работникам правоохранительных органов в их деятельности… Что-то в этом духе. Или ему предъявлено обвинение?

— Ах, я не знаю! Собственно, поэтому я и обратилась к вам. Вот про вас я знаю все!

— Что все? — не понял Самоваров.

— Знаю, что у вас колоссальные связи в этих самых правоохранительных органах. Нет, не в нашей дыре, а на областном уровне. Да оттуда только разок звякнуть, приструнить ничтожного Мошкина — и все! Вся местная шушера в струнку вытянется! А то посмотрите, как они распоясались, чинят произвол! Арестован известный актер! Бога ради, вызволите, верните Геннадия!

Казалось, безысходное отчаяние вот-вот ее разорвет. Она и дышала уже прерывисто, взахлеб.

— Успокойтесь, нет причин для паники, — попытался умерить ее натиск Самоваров. — Наверное, сам Геннадий смотрит на эти вещи проще.

— Проще? Ведь он арестован! Он гибнет! — возопила Альбина. — Да он три года уже гибнет! Удивляетесь, чего я хлопочу? Я, я его жена, а не эта… которую удавили. Я с ним двадцать пять лет, а эти последние три года — так, затмение, болезнь. Ну, натворил мужик глупостей. Это бывает сплошь и рядом! Все мужчины в этом возрасте чудят, хотят себя уверить, что они еще жеребцы хоть куда, молоденьких ищут. И ведь находят! Всегда найдется жадная тварь, которая клещом присосется к состоявшемуся и немолодому!

Тут Альбина внезапно так глянула на примолкшую Настю, что Самоваров жарко покраснел. «Чего она меня туда же, в немолодые, записывает?» — внутренне возмутился он. Настя тоже покраснела, будто именно она и есть тварь, присосавшаяся к жеребцу.

— И все эти твари, — не отводя глаз и свирепея, продолжала Альбина, — твердят, что влюблены. Все в койку тянут! А идиоты-то лысые и рады верить. Но всему приходит конец. Я никогда не переставала бороться за семью, за Геннадия — и не перестану! Никогда!

В доказательство того, что она готова бороться за Геннадия, Альбина стиснула руку Самоварова пониже локтя. Тот от неожиданности едва не ойкнул, хотя был не из слабых. «Железная хватка! А если эдак да за горло? Да, парочка была с Геннашей. Былинная! подумал он. — Два трактора. Полная гармония».

Love story. Альбина

Самоваров не предполагал даже, насколько он близок к истине. Пара эта всем и долго казалась нерушимой и безмятежной. Карнауховы появились в Ушуйском драматическом театре… да никто и не помнит, когда. Все прочие лица сменились уже множество раз, но не они. Откуда они прибыли, тоже никто теперь не знал, но явились уже готовой супружеской парой — оба высокие, громкоголосые, статные, из такого прочного материала слепленные, какой обычно не расходуется на нервное актерское племя. Одно слово — фактура! И где только отыскали друг друга два эти редких экземпляра монументальной породы? Здесь, в Ушуйске, выигрышно мужественный Геннаша сразу получил роли душевных и цельных рабочих парней в тогдашних модных пьесах. За этой цельностью особенно гонялись в те времена, хотя никто не понимал, что же это такое. Геннаша Павлом Власовым вздымал знамя, Павлом Корчагиным врубался в циклопические глыбы из проклеенных тряпок, плечистым Ромео (цельным, но не рабочим парнем) перемахивал через балконные перила. И Альбина, несмотря на скульптурные формы, выбилась в лирические героини. Оба они были долго и молоды, и моложавы, и прекрасны. Совсем незаметно было, что Ромео перевалило за сорок — Геннадий Петрович, как известно, слыл виртуозом накладочек. Разве фамилия Ромео могла быть не Карнаухов?

Оба Карнауховы вросли в ушуйскую почву. В те романтические времена актеры в массе своей сохраняли тысячелетние богемные замашки. Из-за склонности к кочевью мало кто задерживался в Ушуйске надолго. Как же иначе: а творческая неудовлетворенность? а невостребованность? неистовые свары в труппе? режиссер — свинья в ермолке? Оседлы были разве что столичные актеры, прочие места не слишком годились для постоянных обустроенных гнездовий. Никчемная зарплата заслуживала проклятий, однако можно было жить, как птицы небесные живут. Творчески ищущие актеры устраивались в неказистых квартирках вроде той, которая так смутила Самоварова, имели по паре немарких, не требующих ежемесячной стирки черных водолазок, легко и страстно меняли жен, испытывали взлеты и прозрения, любили просидеть ночку в прокуренной до всеобщего кашля комнатке, где наигрывают на гитаре, поют подсиплыми голосами на один мотив что-то трогательное и глубокомысленное, где преферансик, где!.. да, где в соседней, без окон, каморке вопьются какие-то двое друг в друга жаркими нетрезвыми губами, и уже тащит обоих за край, в привычное головокружение, легко поутру забываемое.

Так вот, Карнауховы были не из этих. Они вросли. Творческие-то прозрения случались, и на гитаре Геннаша играл, и Альбина могла Цветаеву читать сутками, но все-таки легкость на подъем они утратили, житьем в тараканьих квартирках побрезговали. После того, как Геннаша изобразил на местной сцене десятка полтора цельных рабочих парней, ему пожаловали премию Ушуйского комсомола. Вскоре Карнауховы жили уже в коренном ушуйском доме из благородного лиственничного кругляка. Дом не наемный был — собственный! За ним курчаво зеленел огород и пышной колючей стеной стоял малинник. В самом доме такая была глубокая, настоянная тишина, какая возможна только в настоящем толстостенном срубе. Прохладно сияли полы, и ходили по ним не в тапочках, а в белоснежных шерстяных носках. Совсем бы получился старосветский заповедник, если бы не камин красного кирпича, устроенный по тогдашней моде Альбиной. На камине возвышались прибалтийские подсвечники из мятой жести с толстыми красными свечами.